Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Мне хватит времени.
Если вы решили стать киллером, то предупреждаю — в нашем ремесле нет ничего вреднее, как знакомство с объектом. Из коровы, которую требуется зарезать, он превращается в человека. И в сердце киллера поселяется жалость. Впрочем, я не знаю, чтобы кто-нибудь из нас отказался от работы. Работа — это святое.
Мы перешли открытое раскаленное место, ветер уже стих, у разноцветных пастельных домиков торговали цветами.
— Вы знаете, что одна сторона бульвара называется Зимней улицей, а другая, вот эта, — Летней? — сказал я.
— Не может быть!
— Честное
Перед боковым входом в оперу, там, где золотыми буквами выложено «ресторация», висела матерчатая вывеска «Паркон-92», около нее в тени расположились фэны, которых мой спутник не выносил. Большей частью они были вполне похожи на людей, которые отличаются от прочих обывателей тем, что имеют определенную цель в жизни — ведь любовь к фантастике — это цель.
Адамеца встретили как знакомого. Некоторые заготовили журнал с его повестью. Оказывается, ее уже успели перевести на чешский и издать в Праге. А мой заказчик сейчас сидит за письменным столом и не знает, куда приткнуть такую же повесть, только что завершенную рукой мастера.
Никто не спросил, как меня зовут и каким образом я сюда проник. Так что даже не пришлось лгать. Я старался не приближаться к Адамецу, чтобы в памяти участников Паркона я никак с ним не был связан. Кроме меня, здесь оказались два или три украинца, больше компатриотов я не обнаружил и не искал.
В перерыве между скучными и непонятными, так как произносились по-чешски, речами о достижениях фантастики я взял высокий бокал пива «Жаждущий монах» и присел к столику, где в одиночестве томился Адамец.
— Как вы относитесь к Заказчику? — спросил я.
Имени его я не упоминаю, не знаю уж почему. Но раз не назвал его с самого начала, сохраню тайну.
— Он был мастером, — сказал Адамец. — Я на его штуках учился. Мне даже кажется порой, что мы с ним похожи. И в то же время я его не люблю. Знаете, у меня бывает ощущение, что он мне мешает. Я хочу что-то сделать, а он кричит из-за угла: стой, это мое! Какого черта он лезет со своими вышедшими из моды идеями? Впрочем, я, наверное, ему завидую. Перед ним все двери открыты, в любом издательстве, а я куда ни приду — у нас нет свободных мест, люкс занят Булгаковым, а номер с одинарной кроватью — вашим другом.
Ничего, хотел сказать я, через шесть лет все переменится. Уже заказчик будет безумствовать. Но сказать этого я не мог — ведь я здесь для того, чтобы этого не случилось.
Он вернулся в зал, а я пошел гулять. На Летней улице стояло несколько киосков с цветами — сколько же жителей должно быть здесь, сколько юбилеев, чтобы разобрать это количество роз и хризантем! Мне нравился этнический тип словаков — у них, как правило, птичьи лица. Нос невелик, как у коршуна или сокола, но с горбинкой и часто высокой переносицей. Нос для очков. Народ они здоровый — еще бы, вокруг, куда ни глянь, лесистые отроги гор, хрустальный воздух и хрустальная вода. И это в самом центре Европы!
Я подстерег Адамеца на веранде — как чувствовал, что он придет сюда теплым вечером.
— Я так и думал, что вас здесь застану, — сказал он. — Странно, но меня к вам тянет. Вы не раздумали еще прочесть мою повесть?
— Нет, что вы, присаживайтесь.
—
Официант с птичьим хищным носом, что дисгармонировало с широким мягким лицом и почти белыми волосами, принес нам по кружке «Монаха». На волейбольной площадке под верандой гулко ударяли по мячу, и женский голос разочарованно вскрикивал при неудачах. Ровно шумела горная речка.
Я сидел, чуть отодвинувшись от стола, мой собеседник вспотел, и от него несло потом. Если бы не это, я мог его пожалеть. Мне хотелось позвонить домой и узнать, как дела у мамы, — ее операция дорого стоила и смерть молодого фантаста должна была оплатить еще несколько лет ее жизни. Моя мама — достойная женщина.
Он говорил мне, что станет знаменитым писателем и тогда Заказчик будет вынужден признать это. Где-то Заказчик уже успел обидеть Адамеца. Я видел, что они роковым образом связаны и один должен уступить дорогу. Это случится — с моей помощью или без нее, но обязательно случится.
Я был лишь орудием судьбы.
Ах, как приятно уговорить себя!
— Что любопытно, — сказал Адамец, громко отхлебывая пиво. (В пиве он не разбирался — просто ему было жарко и пиво было приятнее лимонада.) — У него был рассказ, очень близкий по сюжету. Мне он попался, как раз когда я заканчивал повесть. Мне стало странно — почему наши головы работают так схоже. Но я знал, что смог увидеть все лучше и глубже его. Вот прочтете и все поймете.
— Но я не читал его книги.
— Не тратьте времени. Это все пустое. Он — пригорок для велосипеда, а я уже гора. И пускай они называют меня постмодернистом. Они просто не знают слова для настоящего таланта и не могут признать, насколько я их выше. Ну, вы пойдете ко мне за рукописью?
В номере он вдруг усомнился, давать ли мне рукопись. Первую часть, в журнале, отдал легко, а рукопись…
Потом сказал:
— Прочтете журнал, если захочется, попросите. Добро?
Мерзавец! Он мне не доверял.
— К сожалению, — сказал я, — мне придется вас убить.
— Зачем? — спросил он. Он еще не успел испугаться.
— Меня попросили.
— Чепуха! Так не бывает.
И я выстрелил ему в живот. Я не хотел, чтобы он боялся, мучился, переживал. Выстрелил — и дело с концом.
В комнате жужжала, летала кругами стрекоза. Стрекозам пора спать, а эта летала. Пистолет мой был практически беззвучным.
Он сел на пол и запрокинул голову.
Я подождал, пока он исчезнет.
Затем я взял журнал, вынул из его чемодана рукопись. Чемодан был желтым, потертым.
Я не торопился уходить. Я ждал, пока все закончится.
Сейчас его тело несется, прошибая перегородки между слоями, разделяющими параллельные миры. Разумеется, в переносном значении — его телу надо отыскать тот мир, в котором существует точно такой же Сергей Адамец, приехавший в точно такой же городок Спишска Нова Вес. Он соединится с ним и не заметит того, что в теле будут жить две души, две одинаковые души в одном теле. У нас же, в нашем мире, на одного фантаста стало меньше…