Весь Клайв Баркер в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Боже мой, — подумала она, — это власть? Не может быть!
Петтифир выглядел так, словно он был болен. Он изменился физически, как один из ее друзей, который потом умер от рака. Месяц назад он казался здоровым, а сейчас как будто что-то пожирало его изнутри. Он выглядел точно тень человека — кожа его была серой и морщинистой. Лишь глаза сверкали, напоминая глаза бешеной собаки.
Одет он был шикарно, как на свадьбу.
— Джи.
— Титус.
Он оглядел ее с головы до ног.
— Ты в порядке?
—
— Они давали тебе все, о чем ты просила?
— Они великолепные хозяева.
— Ты не сопротивлялась?
— Сопротивлялась?
— Тому, что находишься здесь. Закрытая. Я был готов, после Линдона, что ты еще раз поразишь невинного.
— Линдон не был невинным, Титус. А эти люди — да. Ты не сказал им.
— Я не счел это необходимым. Я могу закрыть дверь?
Он сделал ее своей узницей, но пришел он сюда, точно посланник во вражеский лагерь, чья сила была больше. Ей нравилось, как он вел себя с ней, осторожно, но властно. Он закрыл двери, запер их.
— Я люблю тебя, Джи. И я боюсь тебя. Вообще-то я думаю, что люблю тебя потому, что боюсь. Это что, болезнь?
— Я бы так подумала.
— Я тоже так думаю.
— Почему ты выбрал именно это время, чтобы прийти?
— Я должен был привести свои дела в порядок. Иначе начнется неразбериха. Когда я уйду.
— Ты что, собираешься уходить?
Он поглядел на нее, мышцы его лица подергивались.
— Надеюсь на это.
— Куда?
И все же она не догадывалась, что привело его в этот дом, заставив привести в порядок все дела, попросить прощения у жены (та в это время спала), перекрыть все каналы отступления, уладить все противоречия. Она все еще не могла догадаться, что он пришел умереть.
— Ты свела меня на нет, Джи. Свела к ничтожеству. И мне некуда идти. Ты понимаешь о чем я?
— Нет.
— Я не могу жить без тебя, — сказал он. Это была непростительная банальщина. Он что, не смог выразиться каким-нибудь другим образом? Она чуть не засмеялась, настолько тривиально все это выглядело.
Но он еще не закончил.
— И я не могу жить вместе с тобой, — его тон резко изменился, — потому что ты раздражаешь меня, женщина. Все мое естество отторгает тебя.
— Так что же? — спросила она мягко.
— Так что… — он вновь стал нежен, и она начала понимать, — …убей меня.
Это выглядело гротескно. Его сверкающие глаза уставились на нее.
— Это то, чего я хочу, — сказал он. — Поверь мне, это — все, чего я хочу в этом мире. Убей меня, как сочтешь нужным. Я уйду без сопротивления, без сожаления.
— А если я откажусь? — спросила она.
— Ты не можешь отказаться. Я — настойчив.
— Но ведь я не ненавижу тебя, Титус.
— А должна бы. Я ведь слабый. Я бесполезен для тебя. Я ничему не смог тебя научить.
— Ты меня очень многому научил. Теперь я могу сдерживать себя.
— И когда Линдон умер, ты тоже себя сдерживала, а?
— Разумеется.
— По-моему, ты слегка преувеличиваешь.
— Он заслужил все, что получил.
— Ну тогда дай мне все, что я, в свою очередь, заслужил. Я запер тебя. Я оттолкнул тебя тогда, когда ты нуждалась во мне. Накажи меня за это.
Она вспомнила старую шутку.
— Я выжила.
— Джи.
Даже в этой, крайней ситуации, он не мог называть ее полным именем.
— Ради Бога! Ради Бога! Мне от тебя нужно всего лишь одно. Сделай это, руководствуясь любым мотивом. Сочувствием, презрением или любовью. Но сделай это, пожалуйста, сделай это.
— Нет, — сказала она.
Внезапно он пересек комнату и сильно ударил ее по лицу.
— Линдон говорил, что ты шлюха. Он был прав, так оно и есть. Похотливая сучка, вот и все.
Он отошел, повернулся, вновь подошел к ней и ударил еще сильнее, и еще шесть или семь раз, наотмашь.
Потом остановился.
— Тебе нужны деньги?
Пошли торги. Сначала удары, потом торги. Она видела, как он дрожит, сквозь слезы боли, помешать которым она была не в состоянии.
— Так тебе нужны деньги? — спросил он вновь.
— А ты как думаешь?
Он не заметил сарказма в ее голосе и начал швырять к ее ногам банкноты — дюжины и дюжины, словно подношения перед статуэткой Святой Девы.
— Все, что ты захочешь, — сказал он. — Жаклин.
Внутри у нее что-то заболело, словно там рождалась жажда убить его, но она не дала этой жажде разрастись. Это было все равно, что быть игрушкой в его руках, инструментом его воли, бессильной. Он вновь пытается ее использовать — ведь это все, чем она владеет. Он содержит ее, точно корову, ради какой-то выгоды. Молока для детишек или смерти для стариков. И как от коровы он ждет от нее, чтобы она делала то, что он хочет. Ну не на этот раз.
Она пошла к двери.
— Куда ты собралась?
Она потянулась за ключом.
— Твоя смерть — это твое личное дело, я тут ни при чем, — сказала она. Он подбежал к двери раньше, чем она управилась с ключом, и ударил с такой силой и злобой, каких она не ожидала от него.
— Сука, — визжал он, и за тем, первым, посыпался град ударов.
Там, внутри, то, что хотело убить его, все росло, становилось сильнее.
Он вцепился пальцами ей в волосы и оттащил ее назад, в комнату, выкрикивая грязные ругательства бесконечным потоком, словно рухнула запруда, удерживающая сточные воды. Это просто еще один способ получить от нее то, что ему нужно, — сказала она себе, — если ты поддашься, ты пропала, он просто манипулирует тобой. И все же ругательства продолжались — их бросали в лицо поколениям неугодных женщин: шлюха, тварь, сука, чудовище.
Да, она была такой.
Да, — думала она, — я и есть чудовище.
Эта мысль принесла ей облегчение; она повернулась. Он знал, что она намеревается сделать еще до того, как она взглянула на него. Он выпустил ее голову. Гнев ее подступил к горлу, насытил воздух, разделяющий их.
Он назвал меня чудовищем, я и есть чудовище!
Я делаю это для себя, а не для него. Для него — никогда! Для себя.