Весь мир — аптека (наброски к реконструкции «аптечного текста» русской литературы)

Борисова Ирина

«Нутряное» пространство человека, будучи «выставленным» на всеобщее обозрение, т. е. вывернутым в пространство культуры, — это, конечно, необычное зрелище, перформанс, привлекающий и отталкивающий (ср. недавнюю нашумевшую патологоанатомическую выставку в Германии). Особенно примечательно в настоящем контексте появление темы мумификации (например, в рассказе Кисиной «Литовская ручка» или в «Странствующем „Странно“» С. Кржижановского). Это и есть «анатомический театр», язык предельно точен в таком именовании, в презентации анатомии как театра.

Выворачивание «нутряного» наружу, инверсия

внутреннего и внешнего подверстываются к аптечной топике в четвертой главе «Египетской марки» О. Э. Мандельштама — в пассаже про аптеку и аптечный телефон из скарлатинового дерева, от которого обесцвечивается голос:

Однако он звонил из аптеки… С таким же успехом он бы позвонить к Прозерпине или к Персефоне, куда телефон еще не проведен.

Аптечные телефоны делаются из самого лучшего скарлатинового дерева. Скарлатиновое дерево растет в клистирной роще и пахнет чернилом.

Не говорите по телефону из петербургских аптек: трубка шелушится и голос обесцвечивается. Помните, что к Прозерпине и Персефоне телефон еще не проведен.

Разговор по телефону из аптеки оказывается трансляцией своих, так сказать, отчуждаемых внутренностей вовне, разновидностью театрально-кишечного эксгибиционизма. Потому понятен страх Парнока перед требухой, уравниваемый со страхом перед толпой, вызывающей у него тошноту: «„Они воняют кишечными пузырями“, — подумал Парнок, и почему-то ему вспомнилось страшное слово „требуха“».

Слово приравнивается к порошку аспирина, а семейный герб представляется в виде стакана с кипяченой водой, т. е. как раз тем, чем аспирин запивают, см. контрапунктный пассаж из заключительных строк «Египетской марки»: «В Клину он отведал железнодорожного кофия, который приготовляется по рецепту, неизменному со времен Анны Карениной, из цикория с легкой прибавкой кладбищенской земли или другой гадости в этом роде».

Аптечный лейтмотив «Египетской марки» внятно эксплицирует один из смысловых нюансов аптеки, благодаря чему может служить интерпретирующей инстанцией для последующих текстов. В недавно вышедшем романе С. Гандлевского «Нрзб» герой, Лев Криворотов, звонит своей возлюбленной исключительно из телефонной будки у поселковой аптеки: «С минувшей среды двухкопеечные монеты резко подскочили в цене, ибо давали возможность, едва дотерпев до утра, из будки телефонного автомата у поселковой аптеки звонить Ане и выцыганивать у нее очередное неотложное свидание».

Понятно, что аптеки в первую очередь оборудовались телефонами. Впрочем, телефонные аппараты имелись далеко не только в аптеках, а практически во всех магазинах. Однако именно аптека стала плотно ассоциироваться с телефонией и коммуникацией. Этот факт принадлежит уже не только социальной истории, но и культурного метаописания. На фоне аптечной мандельштамовской рефлексии становится отчетливо видно, как болезненность неразделенной страсти начинающего поэта к поэтессе создается с помощью перевода духовного дискурса в телесный: цена, деньги, монеты, едва дотерпев, аптека, неотложное.

4

Сомнительное зелье

Дополнительным эпиграфом к этому разделу могут служить два фрагмента из пушкинского «Моцарта и Сальери»:

МОЦАРТ:

…Слепой

Скрыпач в трактире Разыгрывал voi che sapete. Чудо! Не вытерпел привел я Скрыпача, Чтоб угостить тебя его искусством

САЛЬЕРИ:

Ты думаешь?

(Бросает яд в стакан Моцарта)

Ну пей же.

Моцарт угощает Сальери «искусством», а Сальери угощает Моцарта ядом, причем функционально яд и фальшивая скрипка оказываются равновелики. Бродячий музыкант встраивается в парадигму отравителей и бродячих аптекарей.

С феноменом бродячих аптекарей, распространенном у южных и западных славян, оказывается связан литературный тип приходящего

из ниоткуда

из ниоткуда и внезапно исчезающего героя. Этому сюжету соответствует посетитель Сутулина в «Квадратурине» Кржижановского с его «лекарством» для комнаты.

С этой точки зрения интересен герой рассказа Д. Савицкого «Музыка в таблетках»: настаивающий на «не-аптечности» своего заведения старик-еврей Глоцер, вылезающий из огромного кресла, как из могилы, и в самый критический момент бесследно исчезающий. У Савицкого декорации аптеки оказываются инверсированы: очевидная аптека маскируется под лавочку, продающую аудиотехнику, а «волшебное зелье» достается лишь тому, кто сумеет разглядеть за сверкающим мицубиши написанное от руки объявление «Музыка в таблетках. Всем, кроме язвенников», прикрепленное кнопками на грудь Мэрилин Монро. Симптоматично, что на месте исчезнувших в никуда Глоцера и лавочки затем появляется туристическая фирма.

Эти персонажи не имеют пространственно-временного контекста, они приходят и уходят, как Соломон в «Скупом рыцаре», который действует, не совершая никаких действий. Это особенно характерно для изготовителей сомнительных зелий и ядов. Поэтому и Глоцера, и сутулинского гостя можно условно отнести к отравителям, ибо их деятельность действительно приводит к летальным исходам (вспомним еще «Маленького человека» Ф. Сологуба или лекарство для Л. И. Брежнева, превратившее его в живой труп, в «Палисандрии» Саши Соколова). Нетривиальные реализации аптечного дискурса зачастую ярче обозначают топики темы.

Частной вариацией темы отравителей и губителей является парфюмерный сюжет. Напомню, что специфический запах — одна из черт аптеки. Мифологически запах является одним из медиаторов потустороннего мира. Кроме того, бродячие аптекари большей частью служили цирюльниками. Эта тема осмыслена В. Ф. Одоевским в его «Сказке о том, как опасно ходить девушкам толпой по Невскому проспекту», где парфюмер, злой француз, превращает зазевавшуюся девушку в набор препаратов, а само заведение описывается Одоевским как типичная аптека. (П. Зюскинд в романе «Парфюмер» справедливо возвел инфернальность своего персонажа в предельную степень.)