Весь мир – театр. А люди?..

Чайка Лариса

До сегодняшнего дня мы с господином Родстером Финком, практически, не репетировали. Самый известный актер нашего королевства всего два раза приходил на репетиции, усаживался в кресло, которое стояло в стороне, и лениво подавал реплики. Оба раза врывался курьер, принося ему очередную записку, прочитав которую, он здесь же откланивался и уезжал.

Я неоднократно видела господина Финка на сцене и считала его величайшим актером. Статный, темноволосый, с зелеными глазами — он был воплощением девичьих грез. А его голос? Когда это совершенство начинал говорить, не знаю, как у других, а у меня сладко ныло где-то под ложечкой и хотелось сделать для

него все — все, о чем он только не попросит. Как хорошо, что по роли я просто обязана его любить, и смотреть восторженно, и таять от его обаяния. Вряд ли я смогла бы сыграть ненависть к этому чародею, и не видать мне тогда моей первой главной роли.

Где-то внутри шевельнулось беспокойство. Кто был в зале? Кто следил за мной в городе? Но я откинула эти мысли. Сейчас — только театр.

Перед моим взором опять встал господин Родстер Финк, и я представила наш сегодняшний поцелуй на сцене. Интересно, как это будет? А, кстати, поцелуй— то не один, а целых три. Есть где развернуться. И у меня опять где-то сладко заныло внутри, и сердце пару раз опустилось вниз, а затем вернулось на свое место, но стало стучать значительно быстрее.

Я переоделась, сама завязала все завязки на корсете — благо, Аманда простая девушка, и костюм был очень прост. Синяя длинная юбка, белоснежная рубашка и корсаж, который одевался сверху и завязывался впереди. Чепец я одевать не стала. Туфли у меня были специальные — легкие, удобные, в таких прекрасно можно было бегать, прыгать, танцевать. Заплела косу и украсила ее маргаритками. Взглянула в зеркало. Сделала губы чуть пухлее и ярче, глаза — чуть светлее, янтарнее, такой оттенок густого гречишного меда. Кожу чуть светлее, чтобы румянец четче на ней обозначался. Посмотрела — хороша!

Раздался первый звонок. Пора.

Глава 3

Наш режиссер-господин Нормах был особой увлекающейся и, я бы даже сказала, фанатичной. Сам он бывший актер, прослужил в театре около двадцати лет, правда, выше второстепенных ролей так и не поднялся. Краем уха я слышала, что актером он был посредственным — слишком уж переигрывал. А вот режиссером стал хорошим. Он дневал и ночевал в театре. Наша королева благоволила к нему. Особенно маэстро удавались спектакли о большой и чистой любви, какова была и наша общая премьера.

Я знала, что отчасти мое утверждение на главную роль произошло благодаря наличию у меня Дара Воздуха. И хотя королевским указом магию в театре использовать было запрещено, для усиления эффектов испрашивалось особое разрешение у Верховного Совета на определенные действа, и мне это разрешение дали. Я летаю в середине спектакля при инициации Дара у Аманды, и в финале, когда всех спасаю. На этом, собственно, и построен сюжет.

Простая девушка влюбляется в главнокомандующего. Действие происходит при осаде столицы. А на фоне большой и пылкой любви у нее инициируется Дар Воздуха. С его помощью она спасает город, вызывая огонь на себя и отвлекая врага. Армия в это время производит обманный маневр, тайными подземными тропами выходя из города и окружая армию противника. Бред, конечно. Но пьеса написана одним из лучших авторов нашего королевства. И любовная, и патриотическая линия на высоте, поэтому никто даже не сомневался, что спектакль будет иметь успех.

Генеральная репетиция началась.

Я встала в левую кулису и приготовилась к выходу. Финк уже был на сцене. С какой-то ленцой, с абсолютно неподобающей интонацией, он произносил

свои реплики, медленно переходя с места на место. И это тот великий актер, которого я видела на спектаклях?

В руке у него был листок, который он задумчиво разглядывал. Он еще и слов не выучил, что ли? Или это план наших мизансцен? На репетиции нужно ходить, господин великий актер! А этот паразит, вольготно разгуливавший по сцене, казалось бы, не испытывал ни малейших неудобства.

Наконец, настал мой выход. Наша первая сцена. Я начала издалека, выкладываться на первых порах не было никакой необходимости. Минута, две, три…

А потом… потом, как будто что— то изменилось. Наши реплики стали прыгать как мячики от пинг-понга. Родстер оживился, я начала слышать волнующие бархатные нотки, его зеленые глаза разгорелись пленительным светом. И, конечно же, я подпала под его очарование. Между нами стали летать искры. Госпожа Сквош, игравшая в пьесе мою мать, тоже это почувствовала. Она заинтересованно переводила взгляд то на меня, то на Финка.

Во втором акте должен был состояться наш первый поцелуй. Когда Финк наклонился ко мне, в его глазах стоял вопрос. Я вздохнула и нехотя подставила губы. Он усмехнулся и сделал свой поцелуй едва заметным касанием. Это всё? А я-то думала…

В то же время сила его голоса усилилась. Голос окутывал меня, обнимал и ласкал, я даже на миг почувствовала его осязаемость. Голос меня не разочаровал, в отличие от его владельца. И когда я бросила на Финка недоуменный взгляд из — под ресниц, клянусь, что уловила, как дернулся в лукавой усмешке уголок его рта. Ага! Играем, значит?

В начале третьего акта, когда накал нашей «любви» уже достигал апогея, я сама потянулась навстречу его губам. Мне стало интересно — а умеет ли он вообще целоваться? Его «понарошку» меня явно не устраивало. И он поцеловал.

«О-о-о», — как говорит моя тетка. Это было нечто! Этот мужчина умел целоваться. Мне сразу стало как-то беспокойно. У меня снова бухнуло сердце. Вниз — вверх! Застучало! Стук отозвался в ушах, и по телу поплыла сладкая истома, даже ноги, по-моему, подкосились. Когда он оторвался от моего рта, я увидела понимающую и как бы извиняющуюся улыбку.

Финала я ждала с нетерпением. Воздух вокруг нас с Родстером наэлектризовался. Режиссер уже давно перестал делать свои замечания, а все актеры весело переглядывались. Я отлично видела это, меня это даже покоробило, где-то глубоко в душе, но я ничего не могла поделать с собой. Успокаивало одно — я все делаю правильно.

Аманда любит своего генерала по роли, боготворит его и готова отдать за него жизнь. Что-то похожее я сейчас и испытывала. И кто может обвинить меня в том, что я не так играю свою роль? Когда я произносила прощальный монолог, мой голос дрожал, глаза сияли, и я уже не понимала, где вымысел, а где реальность.

Вот он — наш последний прощальный поцелуй. Я в рваном платье, с растрепанными распущенными волосами, и мой герой в белой рубашке, расстегнутой на груди. Темные волосы падают ему на лоб, и он откидывает их небрежным жестом.

Он признается мне в любви, но любовь к Родине сильнее, и он готов принять мою жертву во имя Отчизны. И он говорит, что будет любить меня всю жизнь. А потом наклоняется и целует в третий раз за вечер. Мне хочется обнять его и не расставаться с ним никогда — никогда. Поцелуй нежен и страстен. В душе что-то расцветает, становится тепло и спокойно. Да, я пойду на смерть, но не за Родину, а за него — моего любимого.