Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Где-то в отдалении послышался глухой звук, словно молотом ударили по мягкому. Взрыв бомбы или выстрел крупной пушки, подумал Майкл. Последовали новые взрывы; камни под ногами Майкла дрожали.
— Я боюсь, — прошептала Габи.
— Не робей, ребята! — крикнул кто-то по-французски из соседней комнаты. Раздался грохот; все затряслось.
Майклу показалось, что треснула крыша; камни падали в воду. Либо близко падали бомбы, либо стреляли зенитки. Пыль забила Майклу ноздри. Следующая бомба взорвалась совсем рядом.
К нему прижалось теплое,
Вокруг них падали камни. Пять или шесть камней размером в среднюю гальку угодили в спину Майкла. Новый взрыв заставил Габи еще плотнее прижаться к нему, ее пальцы вдавились в его тело; между взрывами он слышал, как она жалобно стонет в ожидании следующего. Мышцы его были напряжены, он гладил голову Габи, пока падали бомбы и гремели зенитные пушки. А потом, минутой позже, стало слышно только их дыхание и биение сердец. В соседней комнате кто-то кашлял.
— Никто не ранен? — раздался громовой голос Маккеррена.
— К счастью, никто не пострадал.
— Габи! — закричал Маккеррен. — Как вы там с англичанином?
Она пыталась ответить, но пыль забила ей нос и глотку, и она чуть не потеряла сознание. Мрак, ощущение замкнутого пространства, страшные удары взрывов воскресили в ее памяти те жуткие минуты, когда она сидела с матерью и всей семьей в подвале, а самолеты люфтваффе уничтожали их деревню.
— Габи! — отчаянно кричал Маккеррен.
— У нас все в порядке, — спокойно ответил Майкл. — Легкое потрясение, понимаешь?
Шотландец вздохнул с облегчением и вернулся к своим делам.
Габи никак не могла унять дрожь. Она прижалась к плечу мужчины, и вдруг до нее дошло, что она даже не знает, как его зовут. И не должна знать. Это — одно из правил игры. Сквозь пыль она ощутила его запах, и ей показалось, что от него пахнет дикой звериной плотью. Запах этот не был отталкивающим, просто был непонятен.
Лампы замигали — то вспыхивали, то гасли. Немцы, видимо, что-то исправляли в своей сети. Затем свет стал более ровным, но чуть тусклее, чем раньше.
— Все, — сказал Майкл, и Габи взглянула ему в лицо.
Его глаза светились, как будто впитывали весь оставшийся в подполье свет. Это пугало ее, хотя она не понимала почему. Этот человек был другим. В нем было нечто непостижимое. Она взглянула в его глаза. Ей подумалось, что она смотрит в окно и видит дикую основу жизни, элементарную основу — огонь за ледяными зелеными глазами. Она ощущала тепло его тела, хотела заговорить, не зная, что скажет, чувствовала только, что, если заговорит, голос ее будет дрожать.
Майкл первым нарушил молчание; он повернулся к ней спиной, поднялся по ступеням до полки и взял полотенца для нее и для себя.
— Ты простудишься, — сказал он Габи, передавая ей полотенце, как предложение выбраться из воды.
Она вышла, и Майкл ощутил, как ее тело, груди, плоский живот и гладкие бедра откликнулись на его живое тепло. Она стояла перед ним, с ее черных волос стекали струйки холодной воды. Майкл
— Слушай, мне нужно отдохнуть. Это была забавная ночь.
— Да… — сказала Габи. — И мне тоже.
Она завернулась в полотенце и побежала к своей одежде, оставляя на каменном полу влажные следы.
— Твоя комната внизу, по коридору вперед и направо, через арку. Там раскладушка, но одеяло плотное и теплое.
— Вот и прекрасно. — Он так устал, что уснул бы даже в грязной луже. И он знал, что погрузится в сладостный сон, как только рухнет на раскладушку.
— Утром я тебя разбужу, — сказала она.
— Хорошо, — ответил он, вытирая волосы полотенцем.
Он слышал, как она вышла из комнаты. Когда он опустил полотенце, Габи уже не было. Майкл вытерся, взял свою одежду и пошел по коридору. Возле двери была незажженная свеча и коробка спичек. Майкл зажег свечу и вошел в комнату — темную, с сырыми стенами, узкой раскладушкой и вешалкой. Майкл повесил свою одежду; от нее несло потом, пылью, выхлопными газами немецкого танка и горелым мясом. Он подумал, что после войны ему следует заняться бизнесом, связанным с дегустацией запахов, например в производстве духов. Как-то раз на улице Лондона он нашел белую женскую перчатку и в этой перчатке почувствовал запах медных ключей, чая с лимоном, духов «Шанель», чудесного белого вина, запахи пота нескольких мужчин, слабый аромат увядшей розы и, конечно, резиновое зловоние шины «Данлоп», которая переехала перчатку на улице.
Годы научили его, что обоняние — источник информации, почти такой же верный, как зрение. Конечно, его личные способности обострились после превращения, но он не терял их, оставаясь человеком.
Майкл откинул одеяло и опустился на раскладушку. Пружины врезались в спину, но это было ему не внове. Он устроился поудобнее под одеялом, задул свечу, поставил подсвечник на пол рядом с раскладушкой и положил голову на пуховую подушку. Тело его устало, но мысли метались, как голодный зверь в клетке. Он смотрел в темень и слышал звук воды, медленно текущей по трубам внутри стен.
«Твоя война внутри? — спросила Габи. — Да или нет?»
«Да», — подумал Майкл. И вдруг на него опрокинулось то, что случилось с ним в далекие детские годы в русском лесу. Он думал: «Я не человек. И не зверь. Так кто же я?» Ликантроп. [5] Слово, придуманное психиатром, человеком, изучающим тех, кто бредит, путая слова, у кого глаза стекленеют в полнолуние. Русские, румынские, немецкие, австрийские, югославские и греческие крестьяне называли их по-разному, но всегда это понятие означало: оборотень.
5
Ликантроп — волкочеловек, оборотень.