Вес в этом мире
Шрифт:
А быть щедрым с самим собой прежде и превыше всего означает: не быть эгоистом. Таким, как ты, который всегда ухитряется свести любой разговор к разговору о своей персоне.
Время идет. Ты по-прежнему твердо намерена уехать?
Да. Думаю, что да.
Ты оставляешь меня безутешным.
Я знаю, и мне жаль. Но сейчас мне нужно на самом деле побыть одной.
Одной? Ты же возвращаешься в Мадрид.
Я говорю тебе о состоянии души; не знаю, о чем ты там думаешь, ну, не можешь же ты быть таким тупицей. Я несу в себе нечто такое, что сейчас
Здесь одиночества сколько угодно.
Но здесь ты. Не обижайся, но ты вносишь возмущение. А мне нужно побыть наедине с самой собой.
В Мадриде?
Господи, какой же ты зануда. Что я буду делать в Мадриде, с Мадридом или без Мадрида, тебя никак не касается.
Я знаю, ты уедешь в Англию. Я слишком хорошо знаю тебя.
Нет, ты меня больше не знаешь, даже если тебе это и не по вкусу.
Не по вкусу? Забавно. Ну да ладно. Обещай мне по крайней мере, что не оборвешь нашу переписку, даже если отправишься в страну Китса. Ты же знаешь, у меня нездоровые интересы, а это дело весьма привлекает меня, вот я и хочу знать, чем оно кончится.
Ты уже это решил. Все твое нездоровье — чистое тщеславие. Ты будешь в восторге, если на поверку все окажется так, как ты думаешь: мой отъезд — это бегство вперед. Тебе всегда безумно нравилось быть правым, иметь возможность сказать: говорил я тебе… Ты просто жить без этого не можешь. Теперь я думаю, что это происходит, когда человек соглашается войти в твой круг, где ты устанавливаешь нормы и можешь руководить судьбами людей, принимающих этот комплекс норм за полное и замкнутое видение мира. Но мир и реальность необъятны, и пытаться управлять ими — все равно что воздвигать ворота посреди поля.
Мне и в голову бы не пришло претендовать на нечто подобное. Не думаю, что ты говоришь это всерьез — разве только считаешь, что я превратился в полного идиота, а если так, тем хуже для тебя.
Я знаю, в твоей голове никогда не могла бы родиться идея, что реальность можно взнуздать, но ведешь ты себя так, будто это возможно. В этом и заключается разница. Потому что ты не стараешься стать лучше, да, думаю, никогда и не старался, и это позволяет тебе жить таким вот двойственным образом; может, тебе хотелось стать самым лучшим, да, это как раз возможно. Может быть, под тем, как ты живешь, словно бы проходя мимо всего и надо всем, глядя на все свысока, есть бездонный, полный до краев колодец тщеславия, из которого ты пьешь; но ты никогда не желал стать лучше — ты только желал других. Может, ты причинял вред, много вреда, многим людям, приходившим к тебе за знанием, и, уча их, ты забирал у них душу. Ты никогда не задумывался об этом?
Признаюсь: мне хотелось бы забрать твою душу.
Сейчас? Зачем?
Не знаю, что сказать. Просто мне бы этого хотелось.
Я начинаю думать, что ты всегда был таким — всегда старался завладеть человеком: стремление завладеть, замаскированное под блеск. Я говорю «блеск», потому что у блеска есть особое свойство — он ослепляет. Может, и ты ловишь людей так же, как ловят насекомых, привлекая их светом.
Да, это и есть
Послушай… вот я сейчас вспомнила… ту историю, что ты рассказывал мне, — ту, о твоем друге.
О моем друге?
Да, о том, у которого жена покончила с собой.
A-а, да, верно.
Насколько я помню, ты сказал: твой друг обнаружил, что его жена неумна.
Так оно и было.
И — поправь меня, если я ошибаюсь, — все, что случилось потом, весь этот сомнительный договор шел оттуда, от того факта, что, обнаружив отсутствие ума у жены, он решил продолжать совместную жизнь с ней, но только формально.
Не совсем так: он решил продолжать совместную жизнь без всякого намека на любовь.
Да все равно. Почему он это сделал?
Нет. По-моему, это не все равно.
Ладно, пусть так. Но все же — почему, зачем он это сделал?
А как еще он мог поступить? Расстаться с ней?
Ну, например, расстаться.
Это означало бы подписать ей смертный приговор.
Нет. Это он так считал — точно так же, как считал, что жена принадлежит ему. А если бы она не покончила с собой?
Ну, об этом тебе лучше было бы спросить у него. К чему ты клонишь?
А я спрашиваю тебя.
Ответа нет.
Ты рассказал мне эту историю в качестве некоего примера, в связи с моей собственной дилеммой. Какое отношение все это имеет ко мне?
Вот я сейчас думаю… пожалуй, никакого.
Я тоже так считаю: абсолютно никакого.
Отлично; значит, мы пришли к согласию.
Конечно, ты говорил, что я не хочу признавать, хотя на самом деле я и не задумывалась об этом, того факта, что я умнее своего мужа — это действительно так, и я говорю об этом открыто, хотя и с болью, — что я скрываю это от самой себя и что рано или поздно это выйдет наружу.
Я, в общем-то, имел в виду, что рано или поздно это серьезно повлияет на твою жизнь и что знать или не знать об этом — не одно и то же. Если человек знает, его способность противостоять невзгодам гораздо больше, чем если он не знает, потому что во втором случае бывает непонятно, откуда пришла беда.
Разумеется, но и в этом случае он не беззащитен. Может даже случится, что именно беда заставляет его увидеть свет и, как это ни парадоксально, помогает черпать силы в слабости. Ты же говоришь так, словно возможно должным образом противостоять бедам, только если человек способен предвидеть их, словно отбить атаку можно, лишь когда ожидаешь ее, а не когда она случается внезапно. Почему ты так боишься неожиданных ударов? Потому что, по-твоему, в подобной ситуации ты беззащитен?
Дорогая, я закоренелый рационалист, человек, верующий в анализ как в форму познания. Предвидение меня не интересует, поскольку оно — нечто вроде спасительного заклинания, которое читают для того, чтобы то или иное событие произошло лишь как логический результат анализа, проникновения мозга в тайны жизни.
Я думаю, что проникнуть в тайну не означает ее разгадать: это означает только проникнуть в нее.
Поправка. Пойми меня: в сложности жизни.
Ты можешь поправлять, сколько тебе будет угодно. Ты сам произнес слово «тайна».