Весь Владимир Арсеньев в одном томе

Арсеньев Владимир Клавдиевич

На другой день Савушка поднял нас задолго до рассвета. Он распорядился заменить наших усталых собак свежими. Не медля нимало, мы уложили свои нарты и тронулись в путь.

Ночью был туманный мороз, мокрый снег занастился, все деревья заиндевели; сквозь мглу на небе чуть-чуть виднелись две-три крупные звезды.

К моменту, восхода солнца мы отошли от селения Улема километров на двенадцать.

Еще 15 марта, когда мы были в верховьях Иггу, в полдень на снегу при температуре -1,5 °C я заметил странные живые существа, по внешнему виду очень похожие на пауков. Они двигались торопливо и каждый раз, когда я хотел поймать их, старались зарыться в снег. Второй раз я увидел эти странные создания около Бяпали. Термометр показывал +3

°C. Они были вялыми и двигались медленно. На пути от Улема к морю на рассвете я снова имел возможность наблюдать этих странных насекомых.

Пока было холодно, они довольно энергично копались в снегу, но как только взошло солнце и температура повысилась до +5 °C, они стали замирать и еле-еле двигались своими длинными паукообразными ногами. Савушка называл их «имаса кулигани» (имаса — снег, кулига — все наземные, ползающие живые существа: черви, гусеницы, насекомые, змеи и т. д.). Они всегда появляются весной и даже при морозах, когда лужи промерзают насквозь. Иногда их бывает так много, что можно подумать, будто снег покрыт пылью.

Чем ближе к морю, тем больше исчезали широколиственные древесные породы. Первым отстал тополь, потом клен. Отстал также и кедр, зато преобладающими сделались аянская ель, белокорая пихта и даурская лиственица. Изредка попадался тисс.

Ближе к морю лавовый покров вытянулся длинными плоскими языками и в таком виде застыл. В последовательном порядке по течению они имеют следующие названия: с правой стороны — Цзюгбу, около которой в Копи впадает небольшая речка Май, затем будет местность Тектоно и за ней сопки: Таленку, Даулкей, Сунтакуле и Гулика. С левой стороны после горы Юшангу — гора Сололо Гуляни. Через нее тоже лежит путь на реку Хади.

Обнажение сопки Гулика представляет собой великолепный образчик столбчатого распадения базальтов, причем столбы лежат горизонтально, как поленница дров. Я остановился и стал рассматривать отдельные глыбы лавы.

— Ни када моени (т. е. это каменные бревна), — сказал Савушка.

И опять на сцену выступил Кангей, который из целых бревен сложил много костров и хотел сжечь всю землю, но ему не позволили Омоко и Атынига. Сам он превратился в скалу, и костры его тоже окаменели.

За сопкой Гулика река Копи выходит на равнину Цзаусано и разбивается на несколько больших проток. Характер береговых обрывов, далеко отодвинутых в сторону, и заболоченные острова между протоками свидетельствуют о том, что раньше здесь был морской залив и что маленькие речки Яна, Улике и Копка самостоятельно впадали в море. В те времена устье реки Копи находилось около сопки Гулика.

Мы рассчитывали дойти до моря к трем часам дня, но после полудня погода стала портиться. Небо покрылось тучами, и повалил крупный влажный снег. Затем поднялся ветер.

— Манга Суала бо (т. е. плохой ветер со стороны острова Сахалина), — говорил Савушка. — Надо торопиться! Опять будет скоро пурга! Скорей вперед идем!

Только к сумеркам мы услышали шум морского прибоя. Вот и лиственичная роща, вот и юрты орочей. Кто-то вышел нам навстречу. Я сразу узнал приземистую фигуру Карпушки.

— Сородэ, сородэ, — обменивались орочи приветствиями.

После скудного ужина, состоявшего из сухой юколы, утомленные тяжелыми переходами, мы легли ногами к огню и мгновенно уснули под завывание пурги и шум морского прибоя.

Шесть суток продержала нас ненастная погода. Наши продовольственные запасы иссякли. У орочей ничего нельзя было купить: они сами жили впроголодь и ждали, когда вскроется река, чтобы заняться весенним ловом рыбы.

17 апреля сильный ветер и волнение с моря взломали лед в устье реки. Карпушка и Савушка сейчас же отправились на рыбную ловлю, а я пошел по берегу поохотиться на каменушек. Проходив напрасно около часа и отчаявшись в успехе, я уже хотел было повернуть назад, но в это время увидел какое-то странное пятно на снегу. Сначала я подумал, что

это проталина, но скоро заметил на ней движение. Я притаился за кустами шиповника и стал наблюдать. Предмет, привлекший мое внимание, действительно оказался проталиной, на которой столпилось несколько десятков больших птиц. Они, повидимому, зябли на снегу и поэтому сбились в одну кучу. Некоторые падали на снег, но тотчас поднимались и, распустив крылья, вытянув длинные шеи, старались снова как-нибудь втиснуться в общую кучу. Я отступил тихонько назад, обошел птиц стороною и, подкравшись к ним возможно ближе, выстрелил из ружья. Мнговенно вся стая с криками поднялась в воздух.

Сначала птицы полетели вразброд, но скоро выстроились большим косяком и направились вдоль берега моря на север. Одна из птиц осталась на месте. Она еще была жива. Подойдя ближе, я узнал восточную белобокую казарку.

С богатой добычей я вернулся домой.

Часа через два вернулись и орочи. Они поймали на перемет двух крупных тайменей весом около двенадцати килограммов каждый и небольшого осетра весом около восьми килограммов.

Из остатков сухарей мы сварили нечто вроде каши. На обед мы имели гуся, а к ужину отварную рыбу самого высокого качества.

На другой день мы распрощались с Копи и в сопровождении Савушки и Карпушки на большой морской лодке отправились в Императорскую Гавань.

Зимний проход от Амура до берега моря по Анюю, Дынми, Иггу и Копи был нами успешно закончен.

Рассказы

Три гроба[317]

После полудня погода испортилась. Небо стало быстро заволакиваться тучами, солнечный свет сделался рассеянным, тени на земле исчезли, и все живое попряталось и притаилось. Где-то на юго-востоке росла буря. Предвестники ее неслышными, зловещими волнами спускались на землю, обволакивая отдаленные горы, деревья в лесу и утесы на берегу моря.

Пора было становиться на бивак, но вдруг я вспомнил, что, уходя из села Дата, я не завел хронометра. Если его не завести, завтра утром он остановится, и тогда — прощайте мои долготы!

Надо было немедленно возвращаться назад. Я сообщил об этом моему спутнику Ноздрину. Он не протестовал и молча последовал за мною.

Мы старались держаться своих следов, но скоро потеряли их и дальше пошли медвежьей тропой. Она то приближалась к реке Улике, то снова углублялась в лес. Иногда мы ее теряли, но потом находили опять там, где была сильно примята трава. До сумерек все же успели пройти порядочное расстояние, что придало нам больше уверенности, и мы прибавили шаг. Незаметно скрылось солнце за горизонт. Сумерки надвинулись неожиданно. Воздух посинел, потом потемнело небо; начал накрапывать дождь. Как раз в это время медвежья тропа, которой мы все время держались, стала забирать в сторону от реки. Полагая, что она снова выйдет на Улике, мы доверились ей. Однако она уходила все дальше и дальше в тайгу. Тогда я решил оставить ее и свернул на юго-восток, чтобы целиной через лес выйти прямо к реке.

— Как бы нам не заблудиться, — сказал Ноздрин..

Но, по моим соображениям, река не должна была быть далеко. Часа через полтора начало смеркаться. В лесу стало быстро темнеть, пошел мелкий и частый дождь. Уже трудно было рассмотреть что-нибудь на земле. Нога наступала то на валежину, то на камень, то проваливалась в решетины между корнями. Одежда наша быстро намокла, но мы мало обращали внимания на это и энергично продирались сквозь заросли.

Вот впереди показался какой-то просвет. Я полагал, что это река; но велико было наше разочарование, когда мы почувствовали под ногами вязкий и влажный мох. Это было болото, заросшее лиственицей с подлесьем из багульника. Дальше за ним опять стеною стоял дремучий лес. Мы пересекли болото в том же юго-восточном направлении и вступили под своды старых елей и пихт. Здесь было еще темнее. Мы шли ощупью, вытянув вперед руки, и часто натыкались на сучья, которые как будто нарочно росли нам навстречу.