Весь Владимир Арсеньев в одном томе
Шрифт:
Время шло незаметно, часы летели за часами, а старики все рассказывали и вспоминали прошлое. По лицам их видно было, что в эти минуты они совсем ушли в свои воспоминания и как бы снова переживали свою молодость и детство. Голос их стал звучнее и вид моложавее, бодрее. Но вот кто-то зевнул, кто-то начал шевелиться в углу та нарах, стлать свою постель и укладываться на ночь. Старики очнулись, гипноз исчез — воспоминания о прежней счастливой жизни отдалились, ушли в вечность, и на этот раз, может быть, навсегда.
Они опять увидели себя стариками; опять для них Императорская Гавань стала такой, какой они видят ее в настоящее время: русские рабочие, рубка лесов, брошенные орочские жилища и т. д. Медленно поднялись они с нар, грустно вздохнули и потихоньку начали расходиться по своим балаганам.
XVII
Еще с вечера все небо стало заволакиваться тучами, и начал моросить дождь. На другой день утром было то же самое. Чтобы не терять времени, мы решили ехать к морю, где около маяка Св. Николая на определенном астрономическом пункте
Ветер дул с моря нам навстречу, и поэтому, чтобы поспеть к вечеру до устья, орочи шли на шестах, придерживаясь отмелей и берегов, где было не так глубоко. Ширина реки и простор ветрам позволяют орочам ходить по Тумнину и под парусами. Обыкновенно парусом у них в этих случаях служит полотнище полотна, всегда носимое с собой, куда бы они ни ехали: на охоту, рыбную ловлю или просто навестить своего родственника соседа.
От устья реки Тумнина до моря верст около сорока. В течении своем Тумнин крутых изгибов не делает и только дважды понемногу принимает направление от одного края долины к другому. Местами горы далеко отходят в сторону, отчего долина реки кажется очень широкой. Почвы, образующие низменные берега, слагаются большей частью из песка и ила вперемежку с прослойками мелкой гальки и крупного гравия. Все эти низины заливаются водой во время наводнений. Особенно интересны в этом отношении берега реки в самой нижней части ее течения и около моря. Тут (особенно вся левая сторона) берега состоят исключительно из почвы торфяниковой, сильно размытой во время последних наводнений. Пласт торфа возвышается над поверхностью воды метра на два. Прослойки черной илистой земли чередуются с мощными буро-желтыми слоями торфа недавнего образования. Во многих местах из красноватой темной массы его торчат ветки и стволы лесных гигантов, почерневших от времени и, бог знает откуда, снесенных водой. Вся поверхность низины изборождена рытвинами, ямами и завалена буреломом. Растущие на берегах лиственицы, тощие, полузасохшие, низкорослые, корявые, дровяного характера, имеют какой-то особенно тоскливый, болезненный вид. Большая часть торфяников — пустыри. Болотистая, малопитательная почва эта и не могла бы произрастить ничего другого, кроме кислых осок да низкорослых кустов голубицы. Зато сфагновый мох и Vaccinum vitis idaea [340], находясь здесь в особо благоприятных условиях, образуют влажный, пышный, густой ковер красивого, блестящего темнозеленого цвета. Низовья реки Тумнина представляют очень глубокую и широкую заводь, похожую скорее «а длинное озеро, нежели на реку. Ширина этой заводи близ устья около трех верст. Здесь вода кажется неподвижной и от большой глубины в массе имеет черный цвет.
Не доходя версты три до упомянутой заводи, река разбивается на рукава и протоки. В устьях проток образовались большие отмели и острова из чистого песка, голые и незаросшие еще никакой растительностью. Это и надо считать прежним устьем Тумнина. Дальше следует уже бухта, составляющая теперь только часть того обширного подковообразного залива, который далеко когда-то вдавался в сушу и границами которого были: с юга та длинная гряда базальтового массива, которая в настоящее время образует правый берег реки, с севера — такие же возвышенности, оканчивающиеся обрывами около селения Дата, близ устья реки Улики. Эта последняя тоже когда-то сама непосредственно вливалась в море, а теперь впадает в Тумнин, около современного его устья. Все эти обрывы, выступы и мысы, омываемые ранее волнами моря, видны еще и теперь очень ясно. Окатанные валуны, сглаженные поверхности больших камней и вообще следы берегового прибоя свидетельствуют об этом особенно красноречиво. С течением времени огромный залив наполнился песком и илом, приносимыми сюда в изобилии рекой Тумнином. Море узкой полосой отделило в свою очередь залив от берегового прибоя и образовало лагуну (лагунный берег по Рихтгофену). Этот лиман сперва превратился в мелкое пресноводное озеро, а затем и в болото. Болото стало зарастать мхами и впоследствии, будучи дренажировано протоками, медленно осыхало, образовав ту именно торфяниковую почву, о которой говорилось выше.
На пути нам встретилось несколько человек русских, которые бечевой тащили вверх по реке тяжело нагруженные лодки. Они везли продовольствие для рабочих на приисковые рудники Павлова. Лодки подвигались медленно, часто останавливались, задевали за коряжины и сносились назад течением около перекатов. По запотелым и измученным лицам людей видно было, что они напрягают все свои силы, чтобы хоть немного продвинуть вперед свои лодки. Помимо тяжелого физического труда, этим рабочим приходится терпеть и много лишений. Они целыми днями мокнут и зябнут в холодной воде, особенно если погода холодная, пасмурная, дождливая. Веревка цепляется за прибрежные кусты и задевает за деревья на каждом шагу. Дойдя до такого места, люди обходят их по колено, и по пояс в воде там, где глубина позволяет это сделать; где обойти нельзя, они нагибаются, стараются охватить наклонившееся дерево руками и передают бечеву из левой руки в правую. Ведь можно было бы протоптать тропы, порубить кое-где деревья, очистить берега от кустов и т. д. Ничего этого нет! Глядя на все это, невольно выносишь такое впечатление: кажется, будто лодки эти идут здесь первый раз и люди тащат их тоже впервые, в виде опыта. Как-то не верится, что при таких условиях работают здесь ежедневно и уже несколько лет! Кроме русских бурлачников, таскают
На подъем грузовой лодки вверх по реке до Мули-Дата (прииск) при небольшой воде требуется шесть-восемь суток. Во время наводнений всякое движение по реке на лодках совершенно прекращается. Даже порожние лодки не рискуют спускаться вниз по течению в большую воду. Летом прошлого года, когда от продолжительных дождей вода в реке стояла очень высоко, китайцы, сдавшие грузы на руднике, не хотели ждать убыли воды и решили спускаться книзу. В одном месте, верстах в 80 от моря, лодку нанесло на коряжину. Китайцы, полагая, что лодка перевернется, бросились на эту коряжину и кое-как взобрались на ее вершину. Но лодка не погибла: ударившись о дерево, она отскочила в сторону и снова, подхваченная течением, быстро была унесена дальше. Стояла чрезвычайно холодная погода; дул резкий ветер; дождь лил не переставая, и несчастные шесть человек китайцев восемь суток сидели на коряжине. Измученные, промокшие, озябшие и голодные они едва держались руками за единственный, торчащий из реки сук. Вода все время прибывала. Двое не выдержали и умерли, остальные полуживые, закоченевшие, полупомешанные и в почти бессознательном состоянии были сняты с дерева, когда вода начала уже спадать настолько, что явилась возможность подать им помощь.
XVIII
Уже совсем смеркалось, когда лодки наши достигли моря. На песке в устье реки Улики с правой стороны ее и с левой стороны Тумнина длинною полосою вытянулось орочское селение Дата. В нем была полная тишина: природа собиралась на покой; люди отдыхали тоже. Ночные тени быстро опускались на землю, и все предметы: горы, деревья, кусты и орочские балаганы — все это принимало какие-то неясные очертания и формы. Вода в заливе стояла покойная и светлая. В ней отражались еще последние вспышки вечернего заката. От реки подымался туман. В воздухе было сыро, прохладно. Слышался запах моря.
Лодки наши подошли к берегу. Встревоженный одинокий куличок испуганно поднялся из травы и с криком низко полетел над водой. Долго он не мог успокоиться и найти себе место для отдыха. Где-то глухо стонала выпь. Неизвестно откуда неслись эти неясные звуки. Какая-то большая ночная птица пролетела мимо бесшумно, тихо, мелькнула в воздухе и снова быстро исчезла около леса.
Едва мы вступили на землю, как проснувшиеся собаки подняли неистовый лай. Из одного балагана вышла какая-то фигура. Судя по звуку медяшек, колец, бубенчиков и пуговиц, которыми орочки украшают свою одежду, — это была женщина. Посмотрев на нас, она быстро снова ушла в помещение. Мы пошли вдоль деревни. На самом краю, около домика, сложенного из тонких бревен, стояла маленькая, совершенно седая старушка. В зубах у нее была длинная трубка. Увидев нас, она тоже ушла в свое жилище. Через минуту оттуда вышел мужчина. Это был орочский старшина селения Дата. И здесь, как и в Хуту-Дата, он подошел к нам с таким видом, как будто бы мы давно с ним были знакомы, торопливо, как-то неловко, протянул руку и приветствовал нас словами: «Ну, здравствуй!».
Мы вошли в дом старшины. Та же старушка, с лицом сморщенным, как старый лимон, молча поставила перед нами полированный, красного дерева столик японской работы, чашку с сухой горбушей, два размалеванных стакана с чаем и, отойдя в сторону, села около двери и стала нас рассматривать с видом совершенно равнодушным. От старшины я узнал, что все орочи ушли на охоту, дома остались одни старики, женщины и дети.
Скоро ороч и старушка ушли: они ночевали в соседнем балагане. Наши люди тоже нуждались в отдыхе. Часа через два все уже спали. В домике воцарилась тишина. Слышалось только мерное глубокое дыхание спящих да стрекотанье домового кузнечика, забившегося где-то в щель около печки. В селении тоже все снова стало попрежнему тихо. С улицы доносился шум морского прибоя. Где-то далеко еще лаяла собака и совсем уже близко мычала и стонала выпь…
На другой день мы хотели ехать с орочами на лодке в Императорскую Гавань, но администрация тумнинской золотопромышленной компании любезно предложила нам проехать на их паровом катере, который должен был итти туда на следующий день за грузом. Предложение это было кстати, и мы остались в Дата.
Самый Дата состоит из 7 домов и из 10 берестяных балаганов. Балаганы приморских орочей Императорской Гавани значительно выше, длиннее и шире балаганов «Кяка» и «Удэ», живущих к западу от Сихотэ-Алиня. Едва ли стоит описывать эти постройки. Описание внутреннего устройства и обстановки их так прекрасно сделано Маргаритовым, что, войдя в один из таких балаганов, я видел именно то, что читал в его «Орочи Императорской Гавани». Глядя на всю обстановку орочского жилища, мне казалось, что я снова перечитываю его описание. Ко всему сказанному Маргаритовым позволю себе добавить только два-три слова. При той копоти, пыли и грязи, какая окружает женщин и детей, нельзя не удивляться той заботливости, с которой они всегда подметают полы и нары своих балаганов. Орочки положительно не выносят мусора, все время, через каждые полчаса подметают пол, употребляя для этого или веник, сплетенный из жесткой, сухой травы, или крыло какой-нибудь большой птицы. Мусор бросается в огонь. Есть у них и еще один замечательно гигиенический обычай: и мужчины, и женщины, и дети плюют только на огонь и никогда в угол или на пол.