Весёлая семейка
Шрифт:
Мишка развёл руками:
— Я ведь не курица! Откуда мне знать! Что я понимаю в наклёвках?
Тут ребята заговорили все разом, заспорили: одни говорили, что цыплята не выведутся; другие — что ещё, может быть, выведутся; третьи — что либо выведутся, либо нет. Наконец Витя Смирнов прекратил разговоры.
— Пока ещё рано спорить, — сказал он. — День ещё не прошёл. Надо продолжать работу, как раньше. А сейчас марш все по домам! У инкубатора останутся только дежурные.
Ребята разошлись по домам. Мы с Мишкой остались одни и ещё раз осмотрели все яйца,
— Ничего, пусть будет что будет! Сейчас ещё рано волноваться. Подождём до вечера и, если ничего не будет, тогда начнём волноваться.
Мы решили не волноваться и терпеливо ждать. Но легче всего сказать — не волноваться! Мы всё-таки волновались и через каждые десять минут заглядывали в инкубатор. Ребята тоже беспокоились и поминутно приходили. У всех был один вопрос:
— Ну как?
Мишка уже не отвечал ничего, а только пожимал плечами в ответ, так что к концу дня он так и остался с поджатыми плечами, будто они были у него к ушам приклеены.
Наступил вечер. Ребята заходили всё реже и реже. Последним пришёл Витя и долго сидел у нас.
— Может быть, вы не правильно посчитали дни? — спросил он.
Мы снова стали считать дни, но оказалось всё правильно. Сегодня был двадцать первый день, и вот он уже кончился, а цыплят не было.
— Ничего, — утешал нас Витя. — Подождём до утра. Может быть, они за ночь выведутся.
Я попросил у мамы разрешения ночевать у Мишки, и мы с ним решили не спать всю ночь.
Мы долго сидели у инкубатора. Разговаривать нам было не о чем. Теперь мы уже не мечтали, как прежде, потому что нам не о чем было мечтать. Скоро трамваи перестали ходить по улице. Стало тихо. За окошком погас фонарь. Я прилёг на кушетке. Мишка задремал, сидя на стуле, и чуть не свалился с него. Тогда он перебрался ко мне на кушетку, и мы заснули.
Наутро картина не переменилась. Яйца по-прежнему лежали в инкубаторе и все были целенькие. Внутри не было никакого шума.
Все ребята были разочарованы.
— Почему же так вышло? — спрашивали они. — Ведь мы, кажется, всё правильно делали!
— Не знаю, — говорил Мишка и разводил руками. Один я знал, в чём дело. Конечно, зародыши погибли ещё тогда, когда я проспал ночью: они остыли, и жизнь оборвалась на полпути. Мне было очень совестно перед ребятами. Ведь это из-за меня они напрасно трудились! Но я не мог никому об этом сейчас сказать и решил признаться когда-нибудь потом, когда этот случай немного забудется и ребята перестанут жалеть о цыплятах.
В школе в этот день нам было особенно грустно. Все ребята как-то сочувственно поглядывали на нас, будто над нами стряслась какая-то особенная беда, а когда Сеня Бобров вздумал, по привычке, назвать нас «инкубаторщиками», то все на него набросились и стали стыдить. Нам с Мишкой даже было неловко.
— Пусть бы лучше ребята ругали нас, — говорил Мишка.
— За что же нас ругать?
— Ну, они столько работали из-за нас. Они имеют право сердиться.
После школы ребята наведались
— Вот видишь, — говорил Мишка мне, — теперь все ребята на нас рассердились. А за что на нас сердиться? С каждым может случиться неудача.
— Ты ведь сам говорил, что они имеют право сердиться.
— Имеют! Конечно, имеют! — отвечал с раздражением Мишка. — Ты тоже имеешь право на меня сердиться. Это я во всём виноват.
— Почему ты виноват? Никто тебя не винит. Ни в чём ты не виноват, — ответил я.
— Нет, виноват. Только ты не очень сердись.
— Да за что же сердиться?
— Ну за то, что я такой неудачливый. Такое уж моё счастье, что я всё порчу, к чему только не прикоснусь!
— Нет это я всё порчу, — говорю я. — Я сам виноват во всём.
— Нет, я виноват: это я погубил цыплят.
— Как же ты мог погубить их?
— Я тебе расскажу, только ты не очень сердись, — сказал Мишка. — Один раз я под утро заснул и не уследил за градусником. Температура поднялась до сорока градусов. Я поскорее открыл инкубатор, чтоб яйца остыли, но они, видно, уже успели испортиться.
— Когда же это случилось?
— Пять дней назад.
Мишка взглянул на меня исподлобья. Лицо у него было виноватое и печальное.
— Можешь успокоиться, — говорю я ему, — яйца испортились гораздо раньше.
— Как — раньше?
— Ещё до того, как ты проспал.
— Кто же их испортил?
— Я.
— Как?
— А я тоже проспал, а температура упала, и яйца погибли.
— Когда же это случилось?
— На десятый день.
— Что же ты до сих пор молчал?
— Ну, мне совестно было признаться. Я думал — может быть, это ничего и зародыши выживут, а они вот не выжили.
— Так, так, — пробормотал Мишка и сердито посмотрел на меня. — Значит, из-за того, что тебе совестно было признаться, все ребята должны были даром трудиться, а?
— Но я ведь думал, что как-нибудь обойдётся. Всё равно ребята сами бы решили продолжать дело, чтобы узнать, погибли зародыши или нет.
— «Сами решили»! — передразнил меня Мишка. — Вот и нужно было сказать, чтоб все вместе решили, а не решать самому за всех!
— Послушай, — говорю я, — что ты кричишь на меня? А разве ты сам сказал кому-нибудь, когда не уследил за температурой? Ты ведь тогда тоже решил за всех!
— Верно, — говорит Мишка. — Я свинья! Бейте меня!
— Никто тебя бить не собирается. А ребятам ты всё-таки не говори про это, — сказал я.
— Завтра же расскажу! Про тебя я говорить ничего не буду, а про себя расскажу. Пусть все знают, какая я свинья! Пусть это будет как наказание мне!
— Ну, тогда и я всё про себя расскажу, — говорю я.
— Нет, ты лучше не рассказывай.
— Почему?
— Ребята и так смеются, что мы с тобой всё вдвоем делаем: и в школу ходим всегда вдвоём, и уроки учим вдвоём, и даже двойки получаем вдвоём. А теперь скажут: и на дежурстве проспали вдвоём.