Веселое горе — любовь.
Шрифт:
И он честно делал, что мог, и даже сверх того. Сколько ведер воды перетаскал на огород! Как рьяно махал тяпкой, окучивая картошку! С каким усердием полол гряды! Ни от одного дела он теперь не отказывался и выполнял его с любовью и прилежанием. Короче говоря, Гринька старался, как мурашка, и рубаха здорово выцвела у него на спине и груди.
Мама иногда даже жалела Гриньку.
— Ничего, — мужественно качал он головой, — воду таскать совсем не трудно. Я привык, вовсе не замечаю.
Но зато все свободное время Журин проводил с голубями. Он не уставал глядеть
Васька и Темка притаскивали Гриньке зерно и, откровенно завидуя товарищу, не спускали глаз с голубей.
Но самое главное счастье для всех троих была гонка. С чем можно сравнить эту радость, когда рано утром, выпустив птиц на влажную еще от росы крышу, ты берешь длинный гибкий прут и, свистнув во весь рот, поднимаешь гонцов в небо? Нет, ни с чем это нельзя сравнить мальчишке!
Голуби сначала вроде бы лениво плавают на невысоком кругу, потом убыстряют ход, забирают все выше и выше, — и вот уже в праздничной голубизне неба ты видишь только еле заметные точки, только еле уловимое трепетание точек. И эта вольная поднебесная радость принадлежит тебе, самому что ни на есть обычному мальчишке! Тут даже и объяснять нечего!
Как-то Васька предложил занести голубей в лес и выпустить их там.
— А если заплутаются? — задрожал про себя Гринька.
— Чего это заплутаются? Не маленькие ведь. И дом знают.
Гринька, поколебавшись самую малость, решился. Он передал Щукиным голубей, и братья рысью кинулись с ними в лес. А Гринька скорей поймал обеих голубок и полез на крышу дома.
Он сидел там и ждал, ждал своих гонцов, и кажется, прошла целая вечность, а птиц не было. Гринька уже хотел себя изругать за оплошку, за этот необдуманный риск, когда, бросив случайный взгляд прямо над собой, увидел на громадной высоте две точки.
Ойкнув от радости, он резко метнул голубок в воздух, и гонцы прямо из-под облачка, по косой линии, ринулись вниз.
В эту минуту во двор вбежали Васька и Темка. И все трое стали здорово шуметь от радости.
Но вдруг оба брата присмирели. Гринька огляделся и увидел Демку-дьякона, входившего в- калитку. Старый Щукин был немного навеселе и, войдя во двор, подмигнул Гриньке:
— Совсем ты моих парнишков, Журин, от дома отбил. Вот я твоей мамке пожалуюсь.
Но когда на звуки чужого голоса из дома вышла Гринькина мать, Щукин весело улыбнулся и пробасил:
— Очень я благословляю это дело, простите... как ваше имя-отчество?.. Варвара Петровна, значит... Очень благословляю. Многое худое пройдет мимо мальчишек благодаря птице.
— Вы так думаете? — отозвалась Варвара Петровна, и Гриньке показалось, что ей понравились слова Щукина.
— А как же! — убежденно подтвердил Демка-дьякон. — Кто с ней возится, тому уже ни орлянка, ни карты, ни табак интересу не представляют. Это поверьте.
— Может, и так, — согласилась мама. — Только любовь к птицам у него непомерная какая-то. Ведь я вижу: это он из-за них — ни одного слова вперекор, ни одной шалости. Даже, знаете ли, иной раз жалко — ведь
Когда Щукин ушел, Васька сказал Гриньке:
— Он у нас хороший, папка-то. Только пьет вот, дьявол, зря.
— А зачем пьет? — спросил Гринька.
— У него горе. Он на мамке без любви женился. А без любви ничего делать нельзя.
— Откуда знаешь, что без любви?
— У нас в деревне все об этом болтают. Он, говорят, цыганочку одну захожую без памяти любил. А ей табор не разрешил с папкой видаться. И побили ее. Крепко. Вот с тех пор и пьет. Ничего мамке не говорит и пьет.
— А у меня папы совсем нет, — вздохнул Гринька, давая этим понять, что у всех есть свои несчастья. — Иной раз совсем скучища без мужчины. Мама — хорошая, но ведь женщина.
Они помолчали.
— Ну, ладно, — буркнул Васька, — нечего нам тут носы распускать-то. Айдате в лес. На своих на двоих, на двоих на вороных. Бери голубей, Гринька.
Так пролетело, промчалось, уплыло это огромно счастливое лето в жизни Гриньки. Всему приходит конец, и наступила пора переезжать Журиным в город. Мать послала Гриньку к знакомому извозчику с просьбой, чтоб приехал перевезти их.
Гринька добросовестно выполнил поручение, но на душе у него было смутно и печально.
— Ты голубей как — тут оставишь или с собой возьмешь? — спросил Васька, и голос у него задрожал.
— Наверно, возьму, — неуверенно отозвался Гринька.
Но взять голубей в город не пришлось. Мать наотрез отказала сыну.
В ночь перед отъездом Гринька не спал ни минуты и все думал. Мысли разбрелись. Что делать? Нет, конечно, голуби не пропадут здесь без Журина, Щукины будут приходить и кормить их, выпускать на волю. Но как же Гринька? Ведь без голубей ему теперь не будет жизни. Что же делать?
Решение пришло под самое утро.
Встав с постели, он твердо направился к матери и, не опуская глаз, сказал:
— Мама, я буду ходить сюда раз в пятидневку, к голубям.
— Нет, Гринечка, — возразила мама, — это отнимет у тебя много времени. И потом — страшно ведь, вон какая даль. Тут зимой волки, небось, воют.
— Буду, мама, — повторил Гринька. — Если ты не разрешишь, я все равно пойду без разрешения.
Мать взяла голову сына в ладони, придвинула к своим глазам и увидела в голубых глазах мальчишки холодную взрослую решимость.
— Хорошо, — внезапно согласилась она. — Хорошо, сынок. Ты теперь уже большой и можешь сам решать за себя.
На опушке тайги завывала зима, снежные речки текли по дорогам и чистым местам, иногда вставали на дыбки или расплескивались по сторонам.
И в первые минуты слабого рассвета мы могли увидеть на дороге из города в тайгу мальчишку, топавшего в больших подшитых валенках. Он медленно шел на восток, преодолевая сопротивление ветра, и бережно прижимал к груди мешочек с зерном.
Это был Гринька. Раз в пятидневку — в те времена у нас была пятидневка, а не теперешняя неделя — Журин шел навещать своих милых птиц, покормить их, погонять, проверить, все ли у них ладно.