Веселые истории о панике
Шрифт:
Привлекательность в итоге поставили на самый верх. Честность переформулировали на «непричинение боли близкому человеку». Третье не помню.
29 ОКТЯБРЯ
В поезде ехала женщина с добрым лицом и читала книжку «Содержание кроликов». Я сперва затупила: как это, думаю, содержание кроликов? Есть, видимо, форма кроликов, а есть их содержание. Душа.
Женщина уловила энергопотоки, книжку отложила, в глаза глядит:
– Я обладатель двух кроликов, мальчика и девочки, Кроша и Крошки. Не слезают просто друг
Ну конечно, говорю, они же кролики.
– Я вообще любитель животных. В детстве писала о животных стихи. Отнесла в «Пионерскую правду» тетрадь сорок восемь листов. И что ты думаешь? Они ее украли. Потерялась, говорят. А сами потом печатали. Ну слова поменяли чуть-чуть и печатали под чужими фамилиями.
Ну конечно, говорю, они же редакторы.
– Кроме кроликов у меня еще куры бывали, козы. Вот поросенок тоже был очень интересен. Фунтик. Вроде собаки такой. Я ему: Фунтик, сидеть! И он сидел.
А что такое, спрашиваю. Почему «был», «сидел»? Женщина ответила тихо, веско, трагически: «Век поросенка короток». На мясо они его, короче, пустили, когда пришла пора.
Многое было рассказано о Фунтике. Как он ходил на пляж и обгорел – кремом с spf не сообразили намазать. Как он простудился, и хозяйка накормила его аспирином, а поросенок словил аллергию, стал весь в красное яблочко. Как Фунтик катал детей и маловесных взрослых. Как дружил с собакой, собака облизывала ему хвостик.
– У всякого поросенка, ты знаешь, человеческие глаза. Карие. У коз не такие, у них скотские. Поросенку никогда нельзя смотреть в левый глаз. В правый – пожалуйста. Но не в левый. Это память поколений. Их же на левую сторону убивают, поросят. Прямо в сердце. Когда смотришь им пристально в левый глаз, они вспоминают и мечутся. Душа у них не на месте.
Вот тебе и содержание поросят.
3 НОЯБРЯ
Писатель Алексей Иванов сетует на то, что пермяки отрезаны от своей реки, все неумно организовано, приходится переться по горам, набережная – говно, железнодорожная ветка между Камой и городом – не в тему. Неумно, да, и, да, говно, но – справедливо. Хочешь посмотреть великий водоем – плати усилием, терпи неудобства. Это как в православной церкви – никаких скамеечек, службу надо отстоять, не отсидеть. Я сегодня отстояла Каму и рада, что у меня был труд, а не развлечение.
Я знаю, кроме рек, и горы, но горы не то. В горах тоже, конечно, восхищаешься широтой жеста создателя, но горы не шевелятся (камнепады с лавинами не в счет), а река течет. В реку можно залезть целиком, а внутрь горы – нельзя (пещеры не в счет тоже). В горах я думаю только: как много места на свете. У реки я думаю: ничего не страшно, все в мире навсегда.
А потом отходишь от Камы, звонит тебе кто-нибудь, у перекрестка на светофор отвлекаешься – и снова глупая. Снова очкуешь помереть, и что люди тебя разлюбят.
1 ДЕКАБРЯ
Шеф перебрался в Москву. Плюс одна карточка в галерею милых лиц, за которыми нужно специально ехать из Перми двадцать один час на поезде. Когда я не в галерее, а далеко, я мысленно раскладываю пасьянсы
ВВ, пять лет назад: Люба, переезжайте в Москву, там всем на вас наплевать, это то, что нужно.
ВВ, месяц назад: Люба, не вздумайте переезжать в Москву, там вас ждет одна только праздная болтовня с творческими людьми, работать в этом городе невозможно, я проверяла.
Оба завета – правда. И про наплевательство, и про болтовню.
Самое большое, что Москва дает, – это чувство, что я одна, сама. Дома я неизбежно к кому-то прислоняюсь: к Жужику, к маме, к стене обжитой квартиры. В Москве я с людьми держусь за руки так, что тепло пробирает, но если руки разнять – не упаду. Но они рук и не разнимают, мои московские люди, с чего бы им. Это ведь именно когда прислоняешься, у несущего человека возникает позыв высвободиться, отойти на шаг. Интересно, хорошо ли – прожить всю жизнь на ногах и с прямой спиной, не наваливаясь на соседей? Наверно, хорошо, красиво. И грустно, как в тюрьме с ее правилом трех «не».
17 ДЕКАБРЯ
Куда ехать на ночь глядя из дома, если плохо? Если прямо почти смерть? Раньше я бы – к подружке, одной из близких, чтобы вести себя некрасиво и говорить правду без стеснения. К подружке – желательно философско-страдательного склада, для общей волны. Теперь я наоборот: выбираю такого человека, чтоб нельзя было обратить к нему свое лицо совсем уж в слабости. Чтобы он был нормальный. Веселый, а лучше злой. Издевался. Скорее всего, это мужчина.
Но самый верняк: ехать к тому, кто живет действительно трудную, взрослую жизнь, чье горе материально и конкретно, а не как у меня – просто заслуженное отсутствие счастья.
Поехала к Вовке. Вовка – русский мужик тридцати шести лет: широкие плечи, румяные щеки, нос картошкой. Работает инкассатором, а всем врет, что торговым представителем. У Вовки недавно случились две беды.
Во-первых, Вовкин брат покончил с собой при помощи душевой кабинки и двух включенных фенов. Двадцать семь лет, жена, ребенок. На фотке брат похож на Леонардо ДиКаприо. На Вовку совсем не похож – то есть никакой не русский мужик. Русский мужик нажрался бы на нервной почве, а этот не пил вообще – сразу в кабинку.
Во-вторых, от Вовки ушла жена. Нута есть полуушла, полупослана на хуй. Жили десять лет, родили одну дочь. Отличную. Все десять лет между Вовкой и женой действовал двухсторонний договор на адюльтеры, согласно которому они могли друг другу изменять, но с условиями. Условие Вовы: спи с кем хочешь, только в открытую, обязательно докладывайся. Условие жены: спи с кем хочешь, только тайно, чтобы я ничего не знала. Сказано – сделано. Жена, бывало, приходит к Вовке и говорит: нравится мне Миша, сил нет. Можно? Конечно, говорит Вовка, вперед! У Вовки тоже были всякие системные тети, длящиеся года по два каждая, и он честно их скрывал. Но однажды жена взяла и влюбилась – и впервые не рапортовала о том, что появился мужик. Вовка заподозрил, полез в телефон, во всем убедился и был потрясен предательством.