Веселые ваши друзья(Очерки)
Шрифт:
— Мама, намажь мне брамапутер…
— Боже мой, — сказала мама, — это какой-то вундеркинд!
Через день Оська сказал:
— Мама! А в конторе тоже есть вундеркинд: на нем стукают и печатают.
Он перепутал „вундеркинд“ и „ундервуд“».
Северные и южные Канделябры
Целиком на игре со словом строится география Швамбрании и окружающих ее стран. Карта Швамбрании и ее окрестностей одна из самых смешных, если просто не самая смешная карта в мире. Для создания географических названий братья используют понравившиеся им слова — неважно, из какой сферы, но желательно с иностранным оттенком.
В ряде названий звучат откровенно пародийные ноты («Бальвония», к примеру, — нечто среднее между Ливонией и Болванией). Если допустить (а не допустить этого трудно), что юный Лев Кассиль в самом деле играл с младшим братом в Швамбранию, то нельзя не признать за обоими братьями и замечательное чувство слова, и не менее замечательное чувство юмора.
Войны начинались так…
«Исторические события», развертывающиеся в Швамбрании, основаны на детских представлениях о реальном мире. Смех возникает тут на контрасте между самими приемами детской игры и неожиданно вторгающимися в текст серьезными придворно-дипломатическими фразами, видимо подслушанными у взрослых или вычитанными из книг.
«Войны в Швамбрании начинались так. Почтальон звонил с парадного входа дворца, в котором жил швамбранский император.
— Распишитесь, ваше императорское величество, — говорил почтальон. — Заказное.
— Откуда бы это? — удивлялся император, мусоля карандаш.
Почтальоном был Оська, царем — я.
— Почерк вроде знакомый, — говорил почтальон. — Кажись, из Бальвонии, от ихнего царя.
— А из Кальдонии не получалось письма? — спрашивал император.
— Пишут, — убежденно отвечал почтальон, точно копируя нашего покровского почтаря Небогу. (Тот всегда говорил „пишут“, когда его спрашивали, есть ли нам письма.)
— Царица! Дай шпильку! — кричал затем император.
Вскрыв шпилькой конверт, император Швамбрании читал:
„Дорогой господин царь Швамбрании!
Как вы поживаете? Мы поживаем ничего, слава богу, вчера у нас вышло сильное землетрясение, и три вулкана извергнулись. Потом был еще сильный пожар во дворце и сильное наводнение. А на той неделе получилась война с Кальдонией. Но мы их разбили наголо и всех посадили в Плен. Потому что бальвонцы все очень храбрые и герои. А все швамбранцы дураки, хулиганы, галахи и вандалы. И мы хотим с вами воевать. Мы божьей милостью объявляем вам манифест. Выходите сражаться на Войну. Мы вас победим и посадим в Плен. А если вы не выйдете на Войну, то вы трусы, как девчонки. И мы на вас презираем. Вы дураки.
Передайте поклон вашей мадам царице и молодому человеку наследнику.
На подлинном собственной ногой моего величества отпечатано каблуком.
Бальвонский царь“».
Вырванный из книги кусок всегда выглядит бледнее, чем при чтении всего текста. Но даже и здесь можно отметить массу комического: и простецкие ухватки императора, и курьезные обращения («господин царь», «мадам царица», «молодой человек наследник»), и детскую непоследовательность царя, сперва заявляющего, что живет хорошо, и тут же перечисляющего целый поток бедствий. И неожиданная, почти подлинная фраза из царского манифеста («Божьей милостью Мы, Николай Вторый…» — обращался он к своему народу), и чисто детские зазывания на войну, сопровождаемые детской же угрозой («…то
Ну а в целом — веселое половодье детской игры.
Весь по уставу
Но этот хотя и с сатирическими вкраплениями, а все же довольно добродушный смех относится только к «швамбранской» сфере. Когда же заходит речь о параллельных событиях реального мира (а реальный мир в момент расцвета игры в Швамбранию — это царская Россия накануне революции), в повествование врываются уже серьезные сатирические ноты.
Вот городовой, явившийся под Новый год «проздравить» докторское семейство, а больше затем, чтобы получить рубль, полагающийся ему по такому случаю, «щелкает каблуками и прикладывает руку к козырьку». Ликующий Оська радостно сообщает отцу: «Папа, а нам тут полицейский честь отдал за рубль!» И слышит хохот отца: «Переплатили, переплатили! Полицейская честь и пятака не стоит…».
Картина!
Или другая сцена: Лёля первый день в школе, его еще ни разу не занесли в Кондуит — хранилище всех гимназистских грехов, а инспектор уже пристреливается к новичку: «Постой! Это зачем у тебя на обшлаге пуговицы? Здесь по форме не полагается, значит, нечего и выдумывать.
Он подошел и взял меня за рукав. Потом вынул из кармана какие-то странные щипцы и вмиг отхватил лишние, по уставу не полагающиеся пуговицы».
«Теперь я был весь по уставу», — едко подытоживает рассказчик, фиксируя эту острую, выразительную картину.
Молитвы, молебны, обмороки
Сатирично уже само построение первых, «дореволюционных» глав «Кондуита»: то же неравенство и угнетение, та же несправедливость, какую повседневно ощущают мальчишки, убегающие от нее в свою Швамбранию, царят и во «взрослом» мире. Недаром один из самых ненавистных учителей Покровской мужской гимназии — «скучнейший акцизный чиновник, скрывающийся от мобилизации, Самлыков Геннадий Алексеевич», — вскоре становится офицером и, как раньше гимназистов, допекает теперь солдат на учениях, а те именуют его не иначе, как «сатана треклятая»…
Сатирик не тратит порох по пустякам, он открывает огонь лишь по особо важным, социально опасным целям. Неудивительно, что за каждым сатирическим персонажем стоит явление общественной жизни, а за каждой картиной, вышедшей из-под пера сатирика, — картина жизни общества. Лишний раз убеждаешься в этом, читая «Кондуит и Швамбранию».
«Уроки. Уроки. Уроки. Классные журналы. Кондуит. „Вон из класса!“, „К стенке!“
Молитвы, молебны. Царские дни. Мундиры. Шитая позументом тишина молебнов. Руки по швам. Обмороки от духоты и двухчасового неподвижного стояния.
Сизые шинели. Сизая тоска».
Сказано о гимназии, а читается будто о всей тогдашней России…
Дух времени
С другой стороны, даже в эти сатирические картины порой врывается детская игра, в которой тон опять-таки задает Оська. После манифестации лабазников, прошедших по слободе с портретом царя в честь «славных побед русского оружия», Оська торжественно проносит по двору сиденье от унитаза, где, точно в раме, красуется вырезанный из журнала «Нива» портрет Николая Второго, самодержца всероссийского…