Веселый барин
Шрифт:
Уйди — мышьяком затравлю-засыплю!
Ну, бе-жать! К кому ни ходил — все лают: попы лают, купцы лают… К слесарю толконулся, который ему апараты-то перегонные чинил, — а тот:
— Через тебя, окаянного, подыхаем! Все теперь апараты без действия холостуют, все припасы через кишку свою перегнал, — без работы остались!
Да трубой-то его, свинцовкой… Что ты тут будешь делать!
Пошел барин по улицам ходить: дома-то в уголке сидишь невесело. Глядит — чисто как на свете представление! В заведении-то приличном, за стеклами, где щиколадами, бывалыча, угощались, — одни-то разъединые
"Эх, — думает, — зайду хочь пообедать напоследок!" — ну, мелочишки у него было, — а то все кишки подвело. Подошел к знакомому ресторану, где, бывалыча, рябчиками занимался, — заколочено, чисто гроб! В слезы, прямо! Глядь — поваренок-паршивец из ворот выскочил да кипятком-то помойным под ноги ему — хлясь!
— А не подвертывайся, — кричит, — ворона!
Тут уж, понятно, не до обиды. Стал его барин честью просить:
— Нельзя ли, — говорит, — дорогой товарищ, хотя бы соляночки там, простецкой какой… али хошь коклетку горелую какую раздостать, очень у меня кишка доходит… да водчонки бы рюмочку…
А поваренок-паршивец ему:
— Да ай ты, дурак, заспался?! Да мы сколько уж ден как поприкрывались! Ворон шпарим да собачину жарим. А по ночам у нас только цари-короли пируют, остатнее допивают.
Да как заверещит… — признал!
— Да никак ты самый и есть, веселый барин, кишка луженая?!!.. Так это из-за тебя ворон-то шпарю да собачину жарю?! Уйди, черт, сейчас кипятком зашпарю!..
Ну, бе-да! Ходил-ходил, — некуда притулиться. Опять на квартиру свою пристал: сиди-посвистывай! Только, понятно, уж не до свисту. А тут друг-приятель, — в кабинете его квартиру держит:
— Что, рвань коричневая, досвистался?! Давно бы тебе кишку укоротить следовало, сколько добра через ее пропустил! Через тебя и нам теперь пообедать негде. Да уж, черт с тобой, поквитаюсь за угощение, скажу… Уноси ноги лучше, а то цари-короли на мушку взять тебя собираются, все таких безработных ищут!
Барин и прояснел маленько.
— Да ужли, — говорит, — возьмут?! Ежели служба хорошая, я не прочь… А какое жалованье положат?
Да как расчухал… — схватил часы золотые, — были у него часы золотые, за плинтусом хоронились, — да бежать! Одну ночь под мостом перночует, другую в канаве где проваляется, — самая-то собачья жизнь, а все умирать не хочется. Весь променялся-оборвался, одни опорки. А часы всё про запас держит: может, думает, опять какое превращение выйдет, тогда с этими часами опять капиталы наживу. Схожу-ка, — думает, — к мужикам на огороды!
Ну, приходит за город, на огороды… — картошку баба копает. Усы закрутил да эдак, петушком, к ней:
— Пустите, сделайте милость… хочь картошечки пожевать…
Ну, та его и пу-стила!
— Я, — гыть, — тебе та-кой картошечки!..
А барин-то уж давно усмирился, с голодухи-то, — уж не гордый.
— Я, — говорит, — не зря, я, — грыть, — помочь желаю… Я честный труд теперь уважаю… заработать хочу на
А та его, конечно, признала.
— Что-о… — говорит, — ай уж кишка-то пошабашила? Ну, да что с тебя взять… копай мне картошку, пригоршню дам.
Обрадовался барин, — ну, копать! Опять — никакого струменту нет…
— Мне бы хоть вилочки какие дали… неспособно так-то…
— Эн, чего выдумал — ви-лочки! Все вилочки цари-короли побрали, хоть рылом рой!
Ну, руками стал. Рыл-рыл — всё себе почти облапал, в кровь. Плюнул-осерчал:
— Это, — говорит, — издевательство над человеком! Да лучше, — говорит, — с голоду подохну, не сдамся!
— Ну, — говорит баба, — и подыхай! Хужей мы тебя, что ль! Сами своими гребками роем!
Лег барин на навоз, на солнышко, и стал своей смерти дожидаться. Лежит и про часы думает: ай загнать? Нет!
— Нет, — говорит, — не отступлюсь. Покуда золотые часы при себе, все на человека похож, на благородного. Достоинство свое соблюду. А помру… — все-таки знак будет, что вот, мол, честною смертью, при часах помер, не отступился, не сволота какая. Ни за что не отступлюсь!
Лежит день, лежит другой — смерти все дожидается, зубы затиснул. А баба свою картошку копает. Лежит барин, сплевывает-тошнит, — вот кишка у него и запела, — слышит:
— бурр… жжжуййй… буррр… жжжуйййй…
Да так подвело под душу — никакой мочи нет: белугой заревел барин. А баба копает да копает, про свое разбирает:
— Вишь, буржуй запорный какой! Дохнет, а форсу все не сдает, не отступается. Ладно, меня не прожалобишь, хочь подохни. Другие вон покоряются… хочь сгадают чего людям, коли работать не умеют, а энтот боров… — только бока греет! Да дохни! А еще обра-зованный…
А барин выставил голову и спрашивает;
— Это вы чего говорите — сгадают?
— Чего-чего… махонький, что ли… не понимает! Да про судьбу! Долго ли цари-то-короли будут?
Может, чего сгадаешь… картошки дам!
Вот барин и принялся сгадывать. Гадал-гадал — сгадать ничего не может.
— Не могу, — говорит, — без пишши, затошшал… а то бы я!..
— Ну, и выходишь ты — кишка луженая! — баба та ему. — На бабе думаешь проехаться… Ну, на чего ты сгоден? бабе и той помочь не можешь. Ужотко сама пойду, которые умные люди сказывали… боле, будто, ста верст отседа колдун-чиродей в башне сидит, судьбу разгадывает. Только доступиться до него трудно, слово к нему знать надо, фамилию… Мартыном звать-то, а вот про фамилию не сказывают, дознать не могут. Мне намедни дьячок брехал. Может, ты чего знаешь?..
Потер себе барин лоб, тер-тер…
— Да, — говорит, — я знаю. Мартын… Мартын… Мартын?!
— Ну, Мартын! Ничего ты не знаешь…
— Знаю! Мартын… Мартын… Знаю! Мартын-Задека!! Да ужли ж, — говорит, — он жив?! Сам пойду к нему, поспрошаю!
— Стало быть, жив, коли говорят знающие! И сколько к ему народу, будто, ходили, да чтой-то никто вот назад-то не ворочается!.. Может, доступиться никак не могут?.. А он, будто, все как есть знает про судьбу!
— А я доступлюсь! — говорит барин, повеселел. — Я теперь такой отчаянный… И всю тебе судьбу сгадаю… Картошечки бы мне только, а то у меня и сил нет.