Веселый мудрец. Юмористические повести
Шрифт:
“Караваны слов тоже имеют свои тропы и пустыне”.
Там, где среди раскаленных песков скрещивались незримые дороги, как-то раз повстречались два маленьких каравана. И тот и другой везли судей. Один судья — тощий и мрачный — покидал родной город, насиженное местечко. Другой — толстяк, с трудом сдерживающий самодовольную улыбку, — ехал на смену своему утомленному делами правосудия собрату.
Верблюды остановились
— Да продлит аллах дни твоей жизни и сохранит твой цветущий вид, — мрачно произнес тощий. — А ведь и я был таким же толстым, как ты!
— Да-а, — несколько испуганно протянул толстяк. — Ты второй тощий судья, которого я вижу за всю свою жизнь. Первый — мой друг Гасан из Хивы. У него было столько врагов, что не проходило дня, когда бы в еде своей он не находил яда! Чтобы избежать смерти, мой друг почти ничего не ел.
— У меня только, один враг, — прошипел тощий судья, и ненависть засветилась в его глазах, — но он, этот нечестивец, стоит всех врагов достопочтенного Гасана из Хивы! Из-за моего врага, этого неверного, в городе становится все меньше толстых людей. О аллах, дай правовернейшим из правоверных слуг твоих избавление от Насреддина — отродья шайтана!
— Я слышал это имя, — многозначительно кивнул головой толстый судья. — По пустыне гуляет ветер, и ветер рассказывает многое. Говорят, что ты — да будет благословен твой род! — из-за этого Насреддина и покидаешь свой кров. Никто этому, конечно, не верит, — ехидно добавил он, — потому что все мы выполняем волю аллаха. Захочет аллах, чтобы ты переехал в другой город, — переедешь. Не захочет — останешься на месте.
— Но он не захотел, чтобы я остался на месте, — вздохнул тощий.
— Кто «он»? — приставив ладонь к уху, усмехнулся толстяк. — Аллах или Насреддин?
— Тьфу! Луна не успеет дважды стать юной, — злобно ответил тощий, — как твои верблюды снова вступят в пески! Они будут идти по следам моего каравана. И не забудь, о счастливейший из смертных, что, с тех пор как Насреддин поселился в городе, там сменилось уже три судьи. Ты — четвертый.
— И знатные, уважаемые люди ничего не могут поделать с этим бродягой? — Возмущенный толстяк так размахивал своими короткими ручками, что чуть не сбил чалму со своего собеседника. — Безумие сошло на всех вас!
Мулла, который хотел расправиться с Насреддином, — как бы между прочим заметил тощий, — теперь не может выйти на улицу, на базар и даже на минбар [1] ! своей мечети — над ним смеется весь город.
— Есть много средств расправиться с неугодным, — хмыкнул толстяк. — Можно его обвинить и в лжеубийстве, и в мошенничестве, и приписать ему ограбление, и разорить налогами.
— О сын мудрости! — воздевая руки к небу, насмешливо сказал тощий. — Но разве найдется в окружности десяти дней верблюжьего пути хоть один бедняк, который будет свидетельствовать против Насреддина? Этого бродягу Насреддина нельзя поймать даже на каком-нибудь мелком проступке, нельзя взыскать с него хотя бы одну монету штрафа! Он любого судью — о, улыбайся, улыбайся, пока еще Насреддин не отучил тебя от улыбок! — обведет вокруг пальца и даже имя аллаха не помянет при этом!
1
Минбар — возвышение в мечети, с которого мулла читает проповеди.
Но толстяк непочтительно
— Мне жаль тебя, — поджав губы, скорбно произнес тощий. — Всего несколько дней назад я разбирал пустяковый спор… Казалось, нет ничего легче этого дела. Но Насреддин опозорил меня.
— Как же это произошло, о мудрейший? — добродушно спросил толстяк.
— Один приезжий два дня жил в караван-сарае. Он съел десяток яиц и две жареных курицы. И перед отъездом сказал хозяину: «Мы рассчитаемся на обратном пути». Прошло три месяца. Путник снова появился в | нашем городе. Хозяин караван-сарая Нурибек, великодушный и честный человек, мой друг, запросил с путника двести монет. Тот возмутился, и мой друг Нурибек, как человек великодушный и честный, объяснил ему так: «Если бы те две курицы, которые ты съел, жили эти три месяца, то они бы уже снесли мне до девяноста яиц. А если бы я положил эти девяносто яиц под наседок, то у меня было бы девяносто новых кур и петухов. Я уже не считаю тех десяти яиц, которые ты съел, — цени мое благородство…»
— Да, Нурибек действительно честный и великодушный человек, — молвил толстый.
— И мой друг, — добавил тощий. — Ты понял, почему даже двести монет — это почти ничто по сравнению с теми убытками, которые понес Нурибек из-за этих двух съеденных куриц?
— Справедливый иск, — кивнул чалмой толстый судья. — Я бы тоже взял сторону твоего друга Нурибека…
— Но путник обратился к Нарреддину. И этот нечестивец взялся защищать его дело.
— Но оно настолько ясно, что тут никакая защита не поможет! — удивился толстяк. — Раз Нурибек твой друг, то…
— Насреддин, — раздраженно перебил тощий, — явился ко мне позже всех. Когда я упрекнул ходжу за опоздание, то он мне ответил: «Я помогал сеять дыни. Мой знакомый был так неопытен, что собрался сеять обычными семенами. Я же наставил его на путь истины: прежде чем семена сеять, их надо сварить. Поэтому я и опоздал — следил, как они варятся…»
— Да он глуп, этот Насреддин! — обрадовался толстяк. — Какой же ишак сеет вареными семенами!
— И я сказал ему то же самое — слово в слово, — грустно вздохнул тощий. — Я даже обратился к собравшимся зевакам, которые хохотали так же громко, как ты, и крикнул: «Слышите? Аллах за грехи лишил ходжу ума! Кто сеет вареными семенами?» Тогда этот проклятый ходжа Насреддин переждал, пока все отсмеются, и спокойно сказал — «А разве жареные куры могут нести яйца? А разве из вареных яиц могут проклюнуться цыплята?»
— Да-а, — промямлил толстый. — Так вот какой Насреддин!.. Но меня он не проведет! Я… да я его…
— Из одних слов не сваришь плов, — мрачно произнес тощий. — Нужны еще рис, баранина, жир, шафран…
— Сам аллах внушил тебе эти слова, — немного успокоившись, сказал толстяк. — Я всегда вожу с собой все, что нужно для плова… Эй, путник! — крикнул судья одному из мужчин, лежащих в тени верблюда. — Подойди сюда!
Подошедший почти ничем не выделялся среди других караванщиков. Только наблюдательный человек обратил бы внимание на хитро поблескивающие глазки и немного длинноватый нос.
Вежливо поклонившись судьям, путник замер в почтительной позе.
Аллах был милостив, — понизив голос, сказал толстый тощему, — и скрестил жизненный путь этого человека с моим… Ты слышал что-нибудь о знаменитом Абдурахмане, великом подслушивателе пресветлого эмира?
— Говорят, Абдурахман этот славился своей хитростью и коварством, но после смерти старого эмира у него случилась какая-то неприятность, и он должен был покинуть дворец…
— Не продолжай! — остановил тощего толстый. — Абдурахман — перед тобой! — И он кивком головы указал на длинноносого.