Веселый мудрец
Шрифт:
— Сюда идут! Наверно, меня ищут. Прощайте, Иван Петрович! И... приходите! Я буду ждать!
Маша побежала. Между деревьями замелькали ее плахта, платок, сапожки, Иван смотрел, как она бежит, как тяжело колышется коса на корсетке.
— Машенька! — позвал он тихо. — Обернитесь! Пожалуйста!
Будто услышав его зов, она обернулась, кивнула ему я тут же скрылась за деревьями.
Так Иван Петрович встретился с Машей второй раз...
Он смотрел на заснеженные деревья вдоль дороги, на смутное, плывущее в белом тумане солнце, но видел только ее глаза, ее лицо, ее улыбку,
Помнил, как бежал в тот день обратно в Коврай, как ничего вокруг, кроме нее одной, не видел. А потом у себя в комнате, отставив ужин, принесенный предусмотрительной Дарьей, достал нарезанные листки бумаги и стал записывать все, что видел в хуторе: и танец, и песню, услышанную от старого казака Свербиуса, исписанные листки перечитал, исправил неточности и принялся писать снова.
Он потерял счет времени, не заметил, как в комнате стало сумеречно, потом и совсем темно, он писал, пока буквы не стали наползать друг на дружку, только тогда зажег свечи. Он не вышел в гостиную, не вышел и к ужину, сказавшись больным, и все писал и писал, писал до самого утра и лишь под утро, уставший и радостный от сознания, что совершил в эту ночь, уснул не раздеваясь. В понедельник — впервые за все месяцы в доме Томары — опоздал к уроку...
— Иван Петрович, что с вами? Вы что? Сочиняете? На ходу?
Услышав обращенный к себе вопрос, Иван очнулся. Увидел рядом сидящую в санках Марию — только не ту, с которой только что разговаривал.
— Сочиняю? — переспросил он, вспомнив разговор с Марией Голубович. — А вы откуда знаете?
— Откуда? Да это давно не секрет. В Коврае все знают об этом. Впрочем, поселяне узнали раньше нас.
— То, что я пишу, вам все равно не интересно.
— Напротив, очень даже интересно... Что может написать домашний учитель в нашем Коврае? — Мария явно насмехалась, а ему не хотелось отвечать, у него хорошее настроение: как-никак он еще сегодня увидит Машу. Зачем же сердиться, обижаться на мелкие уколы? Пусть себе потешится.
— Тогда погодите, почитаю, вы увидите, что можно кое-что написать и в Коврае, — в тон ей сказал он.
— Иван Петрович, а вы не ответили, с кем однажды гуляли в леску? — спросила вдруг Мария.
И он вспомнил третью встречу. Маша возвращалась тогда из соседнего села, куда ездила за лекарем для дядюшки, и совершенно случайно увидала его.
Они были вдвоем недолго, может, всего десять минут, и перекинулись-то всего несколькими фразами, он не хотел задерживать ее — в санках сидел лекарь и она торопилась. Он был рад ей, она тоже. Маша сказала, что все время ждала его, а он почему-то не приходил. Он обещал прийти. Хотел добавить еще, что если бы мог, то обязательно поселился где-то рядом с ней, чтобы видеть ее каждый день, говорить с ней, поверять ей свои думы и мечты. Но неподалеку стояли санки, а в них — лекарь, где-то ждал больной. Иван успел лишь сказать, что, как только у него будет свободный день, он придет. Видимо, кто-то и видел их тогда. Об этом и говорит нынче томаровская племянница. Не может забыть почему-то...
Золотоноша не заняла много времени. Мария сложила в санки свои покупки, и они тотчас тронулись в обратный путь.
Иван не захотел задерживаться у знакомых Марии, где их оставляли отобедать, наотрез
Мария молча наблюдала за учителем и почему-то загадочно усмехалась. Он заметил эту улыбку и спросил, что она означает.
— А вы не догадываетесь?
— Ни малейшего понятия.
— Знаете, кто выдумал эту поездку? Мне, думаете, нужны игрушки?
— Догадываюсь, — ответил Иван спокойно. Ему не стоило особого труда догадаться, и теперь не удивился признанию Мария. Конечно, это придумала госпожа Томара ради своего чада. А он бы, разумеется, не поехал, если бы не заманчивое предложение побывать у Голубовичей.
Мария кивнула:
— Но это еще не все, сударь.
— Что же еще?
— Нам никто не поручал приглашать Голубовичей. И мы к ним не заедем. И день ангела тетушки будет чуть позже, кажется, не то в июне, не то в августе, — весело рассмеялась Мария. — Извините, запамятовала.
— Да, смешно, — сказал Иван. — Очень смешно. Впрочем, что ж, как говорят у нас в Полтаве, дело хозяйское.
И, закрывшись полостью поплотнее, откинулся назад и замолчал. Мария обращалась к нему еще с каким-то вопросом — он отмалчивался. Вот, значит, как с ним можно поступать. Ни стыда у них, ни совести. Лучше бы встать я пойти пешком, только бы не сидеть рядом с этой слишком развеселившейся девицей.
Мария вдруг, прислонясь к Ивану, прошептала:
— Почему вы такой... холодный? Ну разве так можно? Вы же не слепой, надеюсь?
Иван насмешливо покосился на ее капризно припухлые губы.
— Вы угадали, сударыня... Домашнему учителю иным быть не позволено. Он должен быть и слепой, и холодный. Над ним еще можно и посмеяться, не приняв в расчет, что он тоже человек и что у него есть честь, совесть... Все можно тем, кто платит. Однако, сударыня, над душой-то вы не вольны... Лаврин!
— Слушаю, пан учитель, — обернулся кучер.
— Останови!
— Что вы, Иван Петрович! Я прошу вас, это ведь шутка.
— И я так думаю. Но мне, пожалуй, лучше пройтись... Замерз я. Пробегусь и согреюсь... Погоняй, Лаврин!
Иван остался на дороге. Санки умчались мимо придорожных посадок.
Гудели тополя, плыли над ними белые разорванные облака, мельтешил снежок, красноватый в лучах предвечернего солнца. Впереди был ненавистный Коврай, ненавистный дом и эти лощеные, раздобревшие господа, а чуть в стороне, за перелеском, угадывался хуторок — небольшой, почти неприметный в степи. Как хотелось Ивану уйти туда сейчас же, бросив опостылевшую работу с томаровским недорослем. Но примут ли его там? Может быть, Голубович уже нашел учителя для своих ребятишек — скромного, тихого?
Иван еще раз обернулся, еще раз посмотрел на лесок, за которым скрывался хутор Голубовича. И зашагал к Ковраю. Ветер бил в лицо, а он шел и шел...
9
Вот и Новый год пожаловал. С елками, щедривками, новогодними играми и песнями. У каждого своя радость, свои надежды, только одной Маше невесело. Одной — в огромном доме.
Весь день и вечер была сама не своя, места не находила. Всякий раз ее тянуло во двор, она выходила и подолгу простаивала на крыльце.