Весенние грозы
Шрифт:
— Да, но от этого мне не легче… Смерти я не боюсь, а желаю знать только правду. Об одном прошу: ничего не скрывайте…
Доктор долго и внимательно его исследовал, выстукивал, зыслушивал и, наконец, проговорил:
— Вы мне не нравитесь…
— Никакой надежды?..
— То-есть как это вам сказать… Конечно, бывают случаи, когда ткань легкого рубцуется…
— Попомню. Благодарю вас… Прощайте. Кстати, сколько я могу протянуть в счастливом случае?
— Как вам сказать: ну, месяц… гложет быть, недель шесть.
— Еще раз: благодарю. Я из неудачников, молодой человек, и пора кончить свою житейскую арифметику. Болезни
Дома Печаткин никому не сказал о своем положении, хотя Анна Николаевна и заметила, что он смотрит на неё как-то особенно. Всё свое время теперь Печаткин проводил с детьми. Большую часть дня он лежал на диване. Особенно любил он девочек, Любу и Катю.
— Миленькие мои девочки, как-то вы жить будете… — грустно повторял Печаткин, наблюдая своих любимиц.
— А что, папа? — спрашивала бойкая Любочка. — Будем жить, как другие живут. Да еще лучше проживем. Вот увидишь. Мы хорошие…
— Да, да… А хорошему-то человеку, голубчик, и мудрено жить на свете. Катя, ты запомни это…
— Запомню, Григорий Иваныч…
— Да, запомни, девочка. Будешь большая, будешь умная, еще труднее покажется… Но, как бы вам скверно ни было, помните всегда одно, что найдутся люди, которым еще хуже.
Печаткин любил говорить с детьми именно в такой отвлеченной форме, и они по-своему понимали его. Кате Клепиковой нравился самый тон таких разговоров, потому что один Григорий Иваныч умел говорить так душевно и вместе торжественно.
Из посторонних ежедневно посещали больного Кубов и монастырский дьякон. Григорий Иваныч чувствовал себя точно лучше в их присутствии и даже мог шутить. Утром дети были в гимназии, и больной был рад добродушной болтовне дьякона.
— Как ты думаешь, скоро я умру? — спросил однажды Печаткин.
— Не знаю, дотянешь до пасхи или нет… — так же просто ответил дьякон. — Скоро умрешь…
Печаткин как будто смутился и посмотрел на Кубова, присутствовавшего при этой сцене, испуганными глазами, а потом оправился и даже улыбнулся.
— А как жить хочется… — проговорил он, откидываясь на подушки. — Именно только больные в полной мере оценивают жизнь. Дьякон, похороните меня в общине… Там хорошо. Место высокое, внизу Лача… Монашки будут служить… колокольный звон… и так тихо-тихо всё кругом… Зачем бояться смерти? Всё равно, нужно же когда-нибудь умирать… Не два века жить.
Никто в семье не подозревал, что Григорий Иваныч так опасен, да и сам он в последнее время проникся какой-то уверенностью, что останется жив. Только бы до весны дотянуть. Пасха в этом году была поздняя, так что ездили уже в летних экипажах, что в Шервоже случалось очень редко. Снег оставался только в оврагах; лед на Лаче посинел и вздулся, точно река вспухла. Прилетели скворцы. Григорий Иваныч умер на второй день праздника, ночью, когда все спали. Это было настолько неожиданно, что все как-то растерялись, особенно Петр Афонасьевич и дедушка Яков Семеныч, которые готовились к рыболовному сезону и в последнее время бывали у Печаткиных редко. Анна Николаевна совсем потеряла голову и всё повторяла:
— Что теперь с Гришей будет?.. Ах, боже мой, боже…
Гриша ходил такой бледный и всё молчал. Маленькая Соня плохо понимала, что случилось, и больше всего была занята своим черным платьем с плерезами. Сильнее всех плакала Любочка. Она точно разом выросла и сделалась такой серьезной. Марфа Даниловна много помогала
— Что только и будет… — повторяла Марфа Даниловна, качая головой.
— Бог не оставит сирот, — уверенно повторял дедушка Якое Семеныч. — Добрая душа был Григорий Иваныч, не сребролюбец, ну, бог и пошлет сиротам за его доброту. Деньгами-то всего не купишь…
Хоронили Григория Иваныча на кладбище монастырской общины. Стоял такой хороший солнечный весенний день. В сосновом лесу так задорно чирикали прилетевшие весенние птички. С крыш капала вода. Снегу оставалось совсем мало. Отпевал о. Евгений и дьякон о. Семен. Последний устроил так, что пел целый хор монашек. Катя Клепикова присутствовала еще в первый раз на похоронах близкого человека. На неё произвела сильное впечатление вся церемония, особенно же трогательные мотивы похоронного пения. Но больше всего её поразило то, как служил так еще недавно смешивший их о. Семен. Это был совсем другой человек… У Кати захолонуло на душе. когда густой дьяконский бас дрогнул и порвался: «О блаженном успении»… Дальше Катя плохо помнила, как из церкви выносили гроб, как опускали его в могилу, как застучала земля о гробовую крышку. Она опомнилась только в келье сестры Агапиты, которая отпаивала её водой. В первую минуту Кате показалось, что она умерла и что это её похоронили.
— Милочка, успокойтесь… — ласково уговаривала её сестра Агапита. — Вам сделалось дурно там… на кладбище… Не следовало брать такую нервную девочку на похороны.
Катя горько расплакалась, припомнив всё случившееся с самыми яркими подробностями. Ах, какой хороший был Григорий Иваныч… Сестра Агапита что-то говорила ей, гладила по головке и всё время не спускала глаз с горевавшей девочки.
— Он был такой славный… — повторяла Катя. — И Анна Николаевна славная, и Любочка… Они бедные теперь. Мама говорит, что у них ничего не осталось. А Гриша в гимназии учится…
Послушница в островерхой шапочке подала самовар и банку с вареньем. Катя едва могла выпить чашку пустого чаю. Потом на неё напала какая-то жажда высказаться. Немного успокоившись, она рассказала сестре Агапите всё, что только могла припомнить: какой был добрый Григорий Иваныч, как они праздновали поступление мальчиков в гимназию, как он готовил её с Любочкой к экзамену, как хорошо говорил и т. д. Это была горячая детская исповедь, и сестра Агапита несколько раз принималась целовать свою маленькую гостью со слезами на глазах.
— Добрый человек — самое лучшее, — несколько раз повторяла она.
— Что же это я так болтаю с вами обо всем? — спохватилась Катя, когда уже и рассказывать было не о чем. — Вы подумаете, что я такая болтушка… Я это только сегодня…
— Ничего, ничего, милочка, я тебя понимаю, — успокаивала сестра Агапита, с тяжелым вздохом наблюдая встревоженные детские глаза. — У меня было четверо вот таких девочек…
— А теперь где они?
— Там… на небе…
Сестра Агапита показала Кате фотографию своих умерших детей и еще раз её поцеловала.