Весенние грозы
Шрифт:
— Она дома… Мальчика какого-нибудь учить?
— Около этого… Есть такой мерзавец, которого нужно поучить. Могу я видеть оную девицу?..
— Отчего же, можно. Ужо я схожу к ней…
Пока Анна Николаевна ходила к дочери, о. дьякон прогуливался по гостиной. Между прочим, он подошел к окну и показал кому-то кулак. Любочка вышла с вопросительным выражением на лице.
— Очень рада вас видеть, отец дьякон… Садитесь. Чем могу служить?
О. дьякон сел не торопясь. Потом
— По пути зашел, Любовь Григорьевна… т.-е. даже и не по пути, а нарочно к вам. Да… Думаю, еще помешаю… Нынче ведь всё занятой народ, всем некогда, все куда-то торопятся. Вообще суета суетствий…
— Мама говорит, что вы предлагаете урок?
— Урок? Ах, да… Видите ли, Любовь Григорьевна, как это вам сказать… только вы, пожалуйста, не сердитесь… Он ничего не знает, а я сам… Ей-богу, сам! Мы уже давно с дьяконицей всё дело обмозговали, ну, она и послала меня к вам… Какой я человек, ежели бы не дьяконица? Совсем бы пропал…
— Извините, я решительно ничего не понимаю…
— Вот то-то и есть, Любовь Григорьевна… И дьяконица моя то же самое говорит: «ничего, говорит, Любовь Григорьевна не понимает».
— Благодарю…
— Нет, в самом деле. Сурьезно… Девушке, говорит дьяконица, и понимать этого не следует. Да…
Любочка сделала нетерпеливое движение.
— Пожалуйста, не сердитесь… Я сейчас всё скажу. Есть некоторый человек, который весьма подвержен вам и вместе с сим робеет. Хороший человек, ежели особенно к рукам. Ну, вот я пришел…
— Кажется, вы сватаете меня за кого-то?..
— Вот это и есть… Именно сватаю… Весьма хороший человек.
— Надеюсь, у него есть даже собственное имя?
— Всё есть… Мой племяш, Владимир Гаврилыч Кубов. Последнюю фразу о. дьякон произнес с большой натугой, как человек, исполняющий какую-то ответственную роль. Затем, когда роковое слово было сказано, он вытер лицо шелковым платком и торжествующе посмотрел на свою собеседницу.
— Скажите, пожалуйста, он знает о вашем походе?
— Как вам сказать… Нет, не знает, хотя сейчас должен зайти. Мы уговорились встретиться здесь… Он сам-то того, не решается. Всё откладывает…
Любочка, несмотря на свой решительный характер, вдруг как-то растерялась. Дьяконская непосредственность её обезоружила. Она вдруг почувствовала себя барышней и даже покраснела.
— Что же, Любовь Григорьевна?
Любочка поднялась, посмотрела на о. дьякона улыбающимися глазами и проговорила:
— О. дьякон, спросите мою маменьку, а сама я ничего не знаю…
В следующий момент Любочка вдруг покраснела и убежала к себе в комнату.
Знаменитое сватовство закончилось появлением Кубова.
— Вам не стыдно устраивать такие комедии? — заявила она довольно сурово.
— Любовь Григорьевна, я тут не виноват… Был простой разговор… О. дьякон настойчиво советовал мне сделать вам предложение, а я отшучивался и говорил, что пошлю его сватом. Вот и всё. Действительно, вышло очень… очень как-то некрасиво, т.-е. для меня… Я, право, не знаю…
В этот момент ворвалась в комнату Анна Николаевна и со слезами бросилась на шею к Любочке.
— Мама, что с тобой? Ты опять ссорилась с кем-нибудь?..
— Нет… Ах, Люба, отчего ты мне сама-то ничего не сказала… Дьякон так меня напугал. Ведь всё вдруг…
Когда вечером этого дня Катя пришла к Печаткиным, Анна Николаевна встретила её известием, что «Любочке, наконец, господь послал судьбу».
— Ну, это еще старуха на-двое сказала, — объяснила сама Любочка.
— Да ведь ты же сама дала согласие? — наступала Анна Николаевна.
— Да, дала, чтобы отвязаться от вас… Будет. Надоели с пустяками. Я и сама еще хорошенько не знаю…
Встреча с Гришей вышла довольно официальная. Он видимо смущался, подбирал слова и вообще не знал, как ему быть. Свидетельницей этой сцены была и Людмила Григорьевна. Она в первый раз видела Катю, о которой слышала, как о своей сопернице.
«Ну, это не опасная конкурентка», — презрительно думала она, оглядывая скромный костюм Кати.
VI
Катя прожила все святки в Шервоже и теперь довольно часто была у Печаткиных, главным образом по утрам, когда Гриша уходил на службу. Она ближе познакомилась с Людмилой Григорьевной, которая сначала сторонилась её, а потом привыкла.
— Я слышала о вас и думала, что вы совсем не такая, — откровенно признавалась эта довольно странная женщина.
— Какая же я, по-вашему, должна быть?
— Как вам сказать… ну, гордячка. Вообще неприятная, и я заранее ненавидела вас.
— За что?
— А так, просто…
У Людмилы Григорьевны был какой-то странный характер. Она то сердилась на всех, то пускалась в откровенные разговоры. Катя понимала её положение и относилась к ней с сочувствием. Она ставила себя на её место и невольно жалела. В другой семье и с другим мужем Людмила Григорьевна была бы счастлива по-своему, а теперь сама чувствовала свое неловкое положение и плакала.
— Они меня все ненавидят, — жаловалась она Кате:- Анна Николаевна поедом съела… Ну, да и я тоже живая в руки не дамся. А сестрица Любочка гордячка… да.