Весенние каникулы Дьявола на Лазурных берегах

Некоторые имена и события в произведении изменены до неузнаваемости или частично вымышлены, и любые совпадения с реальными людьми и событиями – чистейшая случайность…

В одном убогом по французским меркам доме престарелых, коих сотни, а может быть, и тысячи разбросаны по городам и деревням провинции, на больничной койке по стойке смирно лежал почтенный старец с печатью смерти на застывшем каменном лице, потрескавшемся от времени, землистого оттенка, и, регулярно выпуская из проваленной груди со свистом вылетающие выхлопные газы и вздыхая тяжко, думал о прошедших днях своих, которых ему точно не вернуть. Тогда как молодая и красивая особа в розовой тунике с глубоким декольте, слегка приподнимая над мягким табуретом свой стройный, изящный и гибкий стан, плавным жестом выхоленной белой руки, усыпанной перстнями с драгоценными камнями, вальяжно перелистывала перед его увядшими глазами рукописные страницы фолианта, сшитого суровой ниткой из почерневших у краев страниц старинного пергамента с мануфактуры древнегреческого города Пергамос, известного своей продукцией уже с седых времен.

И кто бы мог подумать, что этот странный постоялец захудалого приюта был всего лишь навсего гроссмейстер ордена Золотых и Розовых Крестов и благороднейшего ордена Подвязки, как впрочем, и других известных орденов, разбросанных по миру. Еще не так давно его адепты, начиная с голубокровных королей и заканчивая простолюдином Жаком, что когда-то из плебса был взращен, общались с ним как с богом, восклицая: «О, гроссмейстер Полюс!»

Прожив гораздо больше, чем обычно отведено простому смерду, гроссмейстер начал наконец-то умирать, а умирал он долго, страшной смертью, и все из-за того, что бурно прожитая им жизнь не способствовала спокойному переселению его души в миры иные, и он еще цеплялся за нее как только мог, при этом не гнушаясь колдовства да и других приемов из тех, что пострашнее упырей, вампиров, вурдалаков и прочего, чего на свете как бы и не существует!

Увидев пред собой пришедших навестить его в аду принцессу Жанну и ее Бориса, старик внезапно ожил, и было видно, как несказанно он им рад. Свой искривленный от страданий рот с бескровными губами, казалось, нарисованными кем-то химическим карандашом, он растянул в подобии улыбки и хриплым голосом приветствовал гостей:

– Добро пожаловать! Хоть кто-то навестил меня сегодня. Ей-богу, тошно здесь, но благо, что любезная Марго меня хоть как-то отвлекает от жутких мыслей… – И без стесненья он заплакал, задыхаясь в бессильных слезах.

– Как чувствуете вы себя, магистр Полюс? – по-театральному вежливо спросила его принцесса Жанна, в напряжении стараясь улыбнуться, но в итоге выдавила только жалкую гримасу на своем не по годам морщинистом лице, покрытом толстыми слоями дорогих кремов и белой пудры.

Магистр знал о том, что эта ведьма Жанна любила задавать подобные вопросы своей подруге, известной в свете как принцесса Грейс, той самой, что была замужем за старым принцем Монако и глупо нашла смерть свою в автомобильной катастрофе на виражах дороги в сторону Тюрби. Нервно запинаясь, он ответил ей с присущей ему

– О! Милочка моя, хоть я и не еврей, но вам скажу, как в анекдоте седой раввин соседям отвечал: «И не дождетесь!»

– О, магистр, неужто вы могли подумать, что в пожеланиях моих скрывается подтекст? – воскликнула все в том же духе принцесса Жанна. – Я всей душой любила Грейс и вам клянусь всем, что у меня еще осталось, – узнала с опозданием о том, что муж ее из ревности в то утро заказал.

Сказав все это, Жанна, странно улыбнувшись, в заключение дала ему один совет:

– А вам, магистр, и не стоит моих проклятий опасаться, ибо нет и не было у вас жены неверной да и вообще ведь не было жены, как впрочем, и детей, прижитых от голливудского актера или от соседа, а потому и параллель здесь с заказным убийством моей подруги, милой Грейс, скажу вам прямо, будет явно неуместна! Кому быть суждено повешенным, тот точно не утонет, но вам и та, и эта гибель точно не грозят. Потому живите счастливо и долго, мой друг гроссмейстер! – Выдавив все это на одном дыхании, она пыталась снова улыбнуться, но у нее не вышло ничего, и великий Станиславский, будь он жив, сказал бы ей:

– Увы, мадам, я вам не верю!

Стоит должное отдать магистру за все его великое терпенье выслушать столь сногсшибательный и нудный монолог язвительной принцессы Жанны, ибо он ее никак не перебил, хотя, быть может, на какое-то мгновенье впал в беспамятство и потому ехидства гиены подлой просто не услышал, но неожиданно он подал слабый голос:

– О, Жанна, если верить русским, то простота порою хуже воровства, тогда как вы желаете мне счастливо и долго жить здесь, на больничной койке в ужасном доме престарелых… Да и вопрос ваш глуп по сути! – И явно подражая ей, он произнес писклявым голоском: – Как чувствуете вы себя, магистр Полюс? – И, перейдя на хрипоту, продолжил злобно: – Вы что, не видите? Я тупо подыхаю здесь в кромешном одиночестве, и дернул черт меня послушаться пройдоху Жака и поселиться в этом сумасшедшем доме!

Выдохнув все это как из огнемета, он так разволновался, что от прилива крови бледное лицо его вплоть до ушей окрасилось румянцем. Немедленно прекрасная Марго в яростном порыве всем знойным телом и душою бросилась к нему, как наш солдат на амбразуру, но тот, остановив ее своей рукой костлявого Кощея, сам силой воли совладал со спазмами удушья. Откашлявшись, он не спеша продолжил:

– А вот насчет детей вы ошибаетесь, мадам! Есть у меня одна-единственная дочь – моя любовь, моя отрада – в должности префекта города Лиона состоит она, но до меня ей дела, видно, нет…

Сказав последние слова, он вновь навзрыд заплакал, и его глаза, как две глубоких чаши, наполнились до краев горючими слезами. И можно было их собрать, чтобы продавать в Иерусалиме или где-то там еще… вдали за морем.

Борис неравнодушно оценил весьма богатую фигуру прекрасной Маргариты и форму декольте ее больничной робы, которая полупрозрачной вуалью прикрывала ее божественную грудь, а если быть точней, упругие соски, и, нехотя переведя свой пошлый взгляд на умирающего старца, не зная, что сказать ему, сморозил глупость:

– А вам, великий мейстер, весьма полезна злоба для здоровья. Так, смотришь, до ста лет протянете на ней, ибо она лицо вам красит лихорадочным румянцем свекольного оттенка.

– Шутить изволите? – прервал его старик. – Ведь мне уже давно сто лет, но умирать я все же не желаю, а потому и злость мне явно не помощник, но у меня к тебе есть дело! Ты подойди, mon cher ami, ко мне поближе, хочу шепнуть тебе на ушко кое-что. Сам понимаешь, по-другому секрет не передать… – Многозначительно обвел своим печальным взглядом стены и вновь уставился в беленый потолок.