Весенний марафон
Шрифт:
– А ни фига мы газанули! – поворачиваясь на другой бок, вяло удивился сын и ткнул лежавшего под одеялом. – Слышь, Шурка? Эти гады наверняка все выжрали там.
Шурка чем-то дрыгнула (или все-таки – дрыгнул?) и счел за лучшее промолчать, поплотнее укутавшись в его, Василия, новенькое синтепоновое одеяло – финское, полутораспальное!
От такой наглости Василий онемел. Он знал, конечно, что Димка приводит приятелей, когда отца нет дома, – понятно, дело молодое, он ворчал, конечно, но терпел. До сих пор у них действовала договоренность: в квартире не пить, за собой прибирать и посуду мыть. На сей раз сын нарушил все договоренности разом, и Василий растерялся от неожиданности.
–
– Ну, старик, ты не понимаешь, что ли? – скривился сын. – Шурка стесняется!
– Шурка?! Стесняется?! Да эта… прошмондовка с вечера стеснялась бы!
В глазах у Василия потемнело. Он схватил сына за шкирку и выдернул из кровати. Потом он шагнул вперед и вознамерился сделать то же самое с таинственной Шуркой, но нетвердо стоявший на ногах Димка все же решил вступиться за даму и повис у отца на руке. Василий одним движением руки отбросил сына в угол, схватил Шурку не то за ногу, не то за руку – черт ее там, под одеялом, разберет – и изо всех сил потянул из кровати. Шурка молча отбивалась, Димка скулил из своего угла, силясь встать на ноги, Раиса хихикала, Василий, пыхтя, тянул Шурку из своей кровати.
Наконец его усилия увенчались успехом. Шурка вместе с одеялом слетела на пол, вскочила на ноги и бросилась вон из комнаты, таща за собой спасительное одеяло. То, что Василий успел увидеть, его успокоило и при других обстоятельствах, возможно, порадовало бы – непоместившиеся в одеяло части тела улепетывающей Шурки были, несомненно, женственны и весьма аппетитны.
От этого зрелища Василий ненадолго впал в приятный столбняк, Раиса, изнемогая от хохота, села на пол рядом с Димкой, который оставил наконец тщетные попытки встать на ноги и тихо матерился. Придя в себя, Василий бросился в комнату вслед за Шуркой. Та заполошной курицей металась по комнате, пытаясь найти хоть какие-то детали гардероба – странная застенчивость при таком образе жизни. При этом Шурка без разбора наступала на руки и на ноги лежавших и перебудила всю честную компанию, тела зашевелились, зевая и почесываясь, стали принимать сидячее положение.
Василий с ужасом наблюдал за происходящим – где только насобирал эту вокзальную шваль его драгоценный сынок?! И самое главное – притащил их в его, Василия, замечательную, нежно любимую, чистую квартиру? Видно, и правду говорят – яблоко от яблони…
– Убирайтесь вон отсюда! – заорал он. Потом схватил ближайшего за грудки и поволок к двери. Но поступил неосмотрительно. Схваченный им парень оказался на голову выше коренастого Василия, здоровенным и жилистым, не чета прочим хлюпикам. Он легко, как Василий только что Димку, оторвал от себя назойливого хозяина и, небольно ткнув кулаком в живот, отбросил в сторону. Василий отлетел, оступился, неловко упал в кресло поверх сидевшего там типа. Тип придавленно пискнул. Но Василий тут же вскочил и с удвоенной яростью бросился на обидчика. До рождения Димки он работал дальнобойщиком и во всяких ситуациях бывал, драки не боялся, хотя спасительной монтировки при нем на этот раз не было. Где-то упала и разбилась не то бутылка, не то тарелка, одна из девиц завизжала.
Неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут подоспела помощь: в дверях возник проснувшийся от звуков баталии Раисин муж. Поскольку, протерев глаза, он не обнаружил возле себя супруги, то, томимый самыми черными подозрениями, он немедленно натянул трико и отправился к соседу – разбираться. Раздававшийся оттуда дамский визг пробудил в нем самые худшие подозрения. К своему облегчению, в квартире соседа он нашел не только блудную жену в халате и тапочках, что снимало с нее часть подозрений, но и полуголую мечущуюся по комнате
– Эт-та чего тут? – подтянув сползающие с пуза трико, удивился он. – Наших бьют? Да ты че, Вася? Щас мы им… вломим – мало не покажется!
– Вова, Вова, не надо, – закудахтала Раиса.
Но было уже поздно. Ухая и кряхтя от удовольствия, как человек, делающий важную работу, Вова раздавал тумаки направо и налево, покрывая поле боя семиэтажным матом. Раиса завороженно следила за его маневрами, и в ее глазах светилась гордость. Василий на правах хозяина тоже принимал участие в изгнании незваных гостей – выпихивал вон из комнаты, вышвыривал вслед вещи, не разбираясь, где чье. Васиного обидчика Вова нейтрализовал довольно быстро, а прочая чахлая неспортивная молодежь и подавно ничего не смогла противопоставить слаженным действиям старшего поколения. Через пару минут в комнате не осталось никого, и Вова, с сожалением оглядевшись по сторонам, понял, что все хорошее когда-нибудь кончается.
– Ты, Василий, зови, если что. Я всегда… – Как настоящий мужчина, он был не щедр на слова.
Василий пожал ему руку, и Вова удалился, обнимая припавшую к нему, как к вернувшемуся с войны герою, супругу. Постояв посреди разоренной комнаты, Василий стряхнул оцепенение и принялся с остервенением собирать мусор, подбирать упавшие стулья и расставлять по местам вещи. Он стоял на четвереньках и усердно тер пятновыводителем для ковров отвратительно вонявшую кляксу, когда из соседней комнаты вышел наконец Димка. Он стоял над отцом, возвышаясь до потолка, до самой люстры, а Василий отчего-то так и не догадался встать на ноги, он лишь присел, автоматически продолжая водить тряпкой по пятну. А когда поднял глаза и посмотрел на сына, то увидел на его лице такую искреннюю ненависть, что растерялся, не зная, что сказать, как поступить. Вроде бы он должен возмущаться, орать – а сын оправдываться, просить прощения, обещать, что «больше никогда, честное слово»…
Но Димка смотрел на него с такой неподдельной злобой, что у Василия слова застряли в горле. Все же он взял себя в руки, бросил наконец тряпку и выпрямился, охнув и прихватив рукой поясницу – чертов остеохондроз давал о себе знать все чаще. Он и из дальнобоев-то ушел потому, что дважды отнимались ноги, и врач тогда сказал – с баранкой надо завязывать, если не хочешь остаться инвалидом. Только он ничего не умел делать, кроме как шоферить, вот и пошел на молокозавод, всяко не сутками за рулем.
– Дима, п-послушай… – начал было Василий.
Но сын перебил, кипя злобой:
– Да достало уже слушать! То не делай, се не делай, уроки учи… Что я, сосунок, что ли? Взрослый мужик, восемнадцать скоро. Сам живешь, как этот… монах, и я должен?! Фигу тебе! Мне до армии год. Хочу пить и девок трахать, понял? Имею право! Все, я решил – к матери ухожу. Она согласна. Ты, говорит, еще и эти… алименты нам должен платить. Год еще точно, до восемнадцати.
– Ах, алименты? Вам… – тихо удивился Василий и встал, бросив на ковер тряпку. – Т-ты решил, з-значит. А она с-согласна. Ты, з-значит, мужик. А я м-монах. Да?
Говоря это, он надвигался на Димку и увидел, как в глазах сына плеснулся испуг.
– Девок т-трахать, да? В моей к-кровати? Шваль водить в мой дом?! И блевать на мой к-ковер?! Имеешь право, да?! Ах ты…
Димка уже прижался спиной к серванту – дальше отступать было некуда. Тогда Василий неожиданно для себя молча схватил сына за шкирку, подтащил к пятну, с силой придавил его голову вниз и принялся тыкать носом в гадкое пятно. Димка пыхтел и пытался вывернуться, но отец был сильнее.