Весенний снег

Дягилев Владимир

Но добрые вести все не шли, все приходили однозначные ответы: "не можем", "не берем", "не лечим".

И из той столичной клиники, на которую они возлагали надежды, тоже пришел отрицательный ответ: "На лето закрываемся, А с осени переходим на другую тематику",

Каждое такое безнадежное письмо оставляло след на лице Веры Михайловны, прибавляло новые морщинки. Она уже будто бы и смирилась со своей судьбой, хотя все ее существо протестовало против черного приговора^ Но что она могла поделать? Если

бы ей сказали: войди в огонь, дай себя изрубить на кусочки, отдай всю свою кровь по капле-она бы пошла на это, согласилась бе?

раздумья, ни на секунду не поколебалась бы, не дрог"

нула, а посчитала бы за великое счастье это самопожертвование. Но никто не говорил этих слов, не делал таких предложений. А она устала надеяться, вернее, играть в надежду.

Один Никита не отступал, продолжал писать письма и получать ответы на Медвежье тайно от Веры. Но и ему ато не проходило даром. За одну зиму у него побелели виски, как будто сильные морозы оставили свой след в его волосах. Но все равно он продолжал твердить: "Не может того быть. Пишут же. Есть, говорят, такие врачи. Делают операции, спасают. Все одно ухвачусь за ниточку" Иногда он пытался шутить: "А я как паучок. Меня скинут, а я - цоп за паутинку".

Светлая весточка пришла неожиданно. Принесла ее Софья Романовна. На последнем уроке она вызвала Веру Михайловну прямо из класса, показала письмо.

– Мой бывший сообщает. Его оппонент, живет в Ленинграде. Клиника профессора Горбачевского оперирует "синих мальчиков". Вот адрес.

Лишь осенью пришел ответ из клиники профессора Горбачевского: "Заочно не лечим и ничего сказать не можем. Нужно посмотреть ребенка. О сроке осмотра сообщим особо". Почти одновременно Никита узнал через Геннадия, что там же, в Ленинграде, есть другой про"

фессор, другая клиника, где тоже оперируют "синих мальчиков". В октябре ему вручили на почте большой служебный конверт со многими марками. В нем оказалась большая бумага со штампом, с адресом клиники.

И всего одна строчка, написанная от руки: "Консультации по средам. Профессор Крылов".

Они воспрянули духом. Решили везти Сережу в Ленинград сразу в две клиники. Начались сборы.

Дорога неблизкая. В Ленинград из Выселок не только ребенок, из взрослых-то никто не ездил. Лишь старик Волобуев вспоминал!

– Стало быть, видывал. Из Царского Села. Там мы, значит, неделю стояли. А Петроград, стало быть, ночью проезжали. Теплушки-то закрыты. Голоса слышны.

А Петроград издаля,- повторял он без конца.

– Куды едут-то? Чо едут-то?
– выспрашивала бабка Анисья.

Опять прозоровская изба с утра до вечера была полным-полна. Все интересовались ходом сборов. Дорога предстояла далекая. Случай для Выселок особый, небывалый.

Марья Денисовна терпеливо разъясняла всем!

– Да в самый что ни на есть Ленинград едут. Там доктора отыскались, которые Сереженьку полечат. А Никита насчет

билетов гоняет. Всю свою тарахтелку грязью заляпал.

– Чо билетов-то?
– не унималась бабка Анисья,

– Так ведь дорога-то на самый край. Вот и надо, чтобы все как надо. Ведь с ребенком, не шутки,

– Город-то этот в войну шибко страдал.

– Так уж сколь после войны-то.

– Поди, ишшо не пришел в себя... Я вот к чему: на дорогу снабдить надо.

В первый же день сборов соседи понесли в Прозоровский дом кто что-кто шанежки, кто грибочки, кто рыбку, Марья Денисовна не обижала людей, принимала с благодарным поклоном, уносила в подпол, где зимой и летом хранились продукты.

Наконец все утряслось и все прояснилось. Никита о помощью председательши выговорил место в проходящий поезд дальнего следования. Звонили в город, запрашивали купейное. Сам начальник станции Малютка ездил по этому вопросу. До Медвежьего колхоз отрядил лошадь. От Медвежьего Настасья Захаровна свой "газик" предоставила. Все честь по чести, все как надо.

Накануне устроили проводы. В Прозоровском доме собралась родня, соседи, директор школы. Приехала Софья Романовна. Сама Вера Михайловна пригласила ее.

Софья Романовна достала-таки письмо от своего "бывшего" к его оппоненту. Может, и сгодится. Может, и приветят. Хоть есть к кому обратиться в большом незнакомом городе.

– На родину еду, - с грустью говорила Вера Михайловна,-а родных никого. Может, и остался ктоне знаю.

Первый "посошок" поднял директор:

– Вот как получается, товарищи. Приветствовал я, помнится, появление на свет Сережи Прозорова. Всякие добрые слова говорил. А сегодня...
– он глянул в сторону Веры Михайловны, встретил ее испуганный, почти умоляющий взгляд и тотчас сделал поправку: - А сегодня вот собрались, чтобы пожелать удачной поездки.

Путь дальний. Цель большая. Я лично верю в нашу науку, во врачей. Насчет их труда по себе, по войне знаю.

Чудеса творили.

Старик Волобуев, как обычно, попытался прервать директора, но его одернуло сразу несколько человек.

– Думаю и верю,-продолжал директор, -что и на сей раз все обойдется хорошо. Вам съездить и вернуться со здоровьицем!-Он сначала по привычке погладил лысину ладошкой, крякнул, а уж потом выпил.

Слово понравилось. Первым повторил его все тот же старик Волобуев:

– Стало быть, чтоб со здоровьицем.

И пошло: "Со здоровьицем. Со здоровьицем".

Неожиданно бабка Анисья затянула пискляво:

Ай, куда ты, паренек, ай, куда ты?..

Песня была некстати, но ее поддержали, чтобы не обидеть бабку Анисью.

А потом запели бабушки, точнее, запела Марья Денисовна, а бабушки Оля и Полина стали ей умело вторить:

Ехал на ярмарку ухарь-купец,

Ухарь-купец, удалой молодец.

Они пели задорно, весело, так, что даже Сережа смотрел на них, приоткрыв ротишко, и улыбался.