Весенняя коллекция детектива
Шрифт:
– Он че? На самом деле мертвый, да? Да? – все спрашивала Люсинда. – А я только щас до магазина бегала, тетя Верочка посылала, и никого там не лежало!
– Он упал, – с трудом сказала Олимпиада. – Прямо сверху и… знаешь, еще звук был такой, будто что-то… шмякнулось, ну как мешок с тряпками. Ужасно!
Люсинда смотрела на нее, и в глазах у нее светилось горячее сочувствие и понимание.
– Кто там? – крикнул Олежка из комнаты. – Липа, это ты?
– Я, – буркнула Олимпиада. Она стянула перчатки, сунула их
Она не решалась войти.
– Милиция? – спросила в трубку Олимпиада. – Моя фамилия Тихонова, наш адрес…
В дверях показался Олежка – в майке и в давешних колготках.
– Здрасти, – подобострастно сказала Люсинда. – Я тута… на минуточку.
– Липа! – заорал Олежка, отпрыгивая за дверь по причине колготок. – Какого черта?!
– Парамонов с крыши свалился.
– Да и хрен с ним, с Парамоновым!
Олимпиада отвернулась от него.
– Ждите, – сказал ей в ухо канцелярский голос. – Ждите, к вам выедет дежурная часть.
Олимпиада пристроила трубку обратно и потащила Люсинду из прихожей:
– Пошли, пошли! Дежурная часть к нам выехала. Посмотрим, чтоб его никто не трогал.
– Господи, да кто станет его трогать! И жене надо бы сказать, а то и не знает, бедолажка!..
– Липа! Ты куда? Останься!
– Олежка, я на улицу. Там лежит… мертвый Парамонов.
– Липа, если он мертвый, то все равно уже никуда не уйдет. Мне надо… – Из-за косяка, который скрывал его колготки, он смерил уничижительным взглядом Люсинду и снова уставился на Олимпиаду, которая, по его мнению, вела себя странно и даже не слишком прилично. – Нам надо поговорить.
Олимпиада вытолкала Люсинду, знаками объяснила, чтобы та спускалась вниз, и сказала Олежке нетерпеливо:
– Ну что, что?!
– Зачем она опять пришла?! – зашипел Олежка и выскочил из укрытия. – Я тебе сколько раз говорил, не води ее сюда! Я не хочу, чтобы в моем доме отирались всякие пройдохи!
– Этот дом не твой, а мой. Мне надо бежать вниз, Олежка! Ты потом договоришь.
– Тво-ой?! – протянул Олежка и вытаращил на ее глаза. – Во-он как ты заговорила! Этот дом твой, а я тут никто, да?
– Олежка, я сейчас не хочу…
– Нет, ты мне скажи! Дом, значит, твой, а я, значит, никто?! Да? Да?!
На самом деле так оно и было, но Олимпиада знала совершенно точно, что если она в этом признается, то Олежка моментально бросит ее навсегда, станет собирать вещи – с трагическим лицом пихать в ее чемодан, потому что у него не было своего, брюки, свитер и три пары носков, и пойдет в ванную, и вытащит из стаканчика свою зубную щеку, а потом скажет, что ноутбук заберет на следующей неделе. А Олимпиада будет бегать за ним и умолять его остаться. Еще она попытается вырвать у него зубную щетку и одеколон, а он не будет давать – это
Мы вчера с Олежкой всерьез поссорились! Помирились, конечно, но с большим трудом и не сразу. Не сразу!..
В этом «не сразу» была даже определенная гордость – их отношения настолько серьезны, что они не только поссорились, но и помириться смогли с трудом!
– Нет, ты мне скажи! Дом, значит, твой, а я тут никто, и мое мнение не важно, да?! Да?!
– Олежка, там лежит мертвый Парамонов.
– Какое мне дело до Парамонова?! Это который Парамонов? С третьего этажа?
– С этого, со второго.
– Почему он мертвый?
– Я не знаю, но мне нужно спуститься. Там Люся одна.
– Сколько раз я тебе говорил, чтобы здесь не было никакой Люси!
Олимпиада Владимировна, женщина совершенно спокойная, уравновешенная, умеющая держать себя в руках, умудрившаяся под началом Марины Петровны проработать почти год, медленно повернулась от своей кособокой двери, наспех прибитой на четыре гвоздя, и сказала Олежке громко и раздельно:
– А мне наплевать, нравится тебе или не нравится! Если хочешь, уходи! Только мой чемодан занят! Я в него сложила всякое барахло! Так что штаны в руках понесешь!
Олежка так оторопел, что не смог произнести ни слова. Она будто отчетливо видела, как в голове у него резко затормозили и остановились все мысли до одной, и речевой аппарат тоже не действовал.
Она больше не сказала ни слова, протиснулась в щель, захлопнула дверь за собой и стала спускаться на первый этаж.
– Что там такое, Липа? – спросила гадалка Люба.
Она мыкалась на лестнице в цветастом халате, вязаной шали, с белым, плоским, немного помятым лицом. Ноги в шерстяных носках обуты в персидские туфли с загнутыми носами.
– Опять шум какой-то.
– Я не знаю, Любовь Васильевна, – соврала Олимпиада. – Я сейчас… сейчас посмотрю.
– Да что ж это такое делается!.. – доносилось из-за входной двери. – Да что ж это за жизнь, а? Да почему у всех как у людей, а у нас все с крыши падают!
Люба и Олимпиада переглянулись.
– Кто там? – тревожно спросила Люба. – Кто там, а? Липа, скажи мне, что случилось?!
Наверху хлопнула дверь, и кто-то быстро побежал, сильно топая по деревянным ступеням, обшитым вытертым линолеумом.
– Кто ж его так… уходил, а? Да что ж нашему дому покоя нет, а?!
На площадку выскочил Олежка. К груди он прижимал портфель, до того распухший, что замки на нем не застегивались.
– Ноги моей!.. – выпалил он в сторону Олимпиады. – Ноги моей никогда больше здесь не будет!..
– Стой-стой! – закричала Люба и сзади схватила его за куртку. – Ишь, прыткий какой! Тебе дорога дальняя еще не скоро предстоит, у тебя сейчас никакой дороги нет!
– Да отпустите вы его, Любовь Васильна!