Весенняя коллекция детектива
Шрифт:
Не глядя на нее, он снял куртку, аккуратно повесил и пошел в комнату.
– А я за сигаретами ходил, – сообщил он уже оттуда. Скрипнул диван, и телевизор заговорил громко и бодро. – Кончились, представляешь?!
… – Почему нет публикаций? – спросила Марина Петровна, глядя в окно. – Нет, я просто хочу знать, почему нет публикаций!
– Потому что никто ничего не опубликовал, – буркнула Олимпиада.
Марина Петровна помолчала.
– Я не поняла. Ты мне хамишь?
– Ах, да что вы, Марина! Я просто не знаю, почему
– А кто должен знать? Олимпиада, ты работаешь в очень престижном месте. Не всем после института удается сразу прийти на такое место с таким окладом! – На слове «оклад» Марина Петровна закатила глаза. – Если ты думаешь, что тебе будут платить просто так, за сам факт твоего существования, то ошибаешься.
Они помолчали. Оправдываться у Олимпиады не было сил.
С тех самых пор, как она долбила молотком крышу, стоя на шатком пластмассовом офисном стуле, и знала, что непременно должна продолбить жесть, или смерть, непонятная и страшная, настигнет их прямо в тайной комнате, полной проводов и взрывчатки, проблемы Марины Петровны стали ей казаться маленькими-маленькими и пустяковыми-пустяковыми.
С тех самых пор, как следом за Олежкой прибежала бледная, зеленая, как кот Василий, Люсинда и сказала, что Парамонова повесилась в своей квартире, Олимпиаде не стало никакого дела до публикаций.
По правде говоря, ей ни до чего не было дела. Но зато вечером она собиралась поехать к матери.
Всегда это было тяжелейшее из испытаний – поехать к ней, да Олимпиада и навещала ее недавно, но невозможно не поехать после всего случившегося!..
Когда твердо знаешь, что умрешь, – вот-вот, через несколько минут или через полчаса, какая разница! – вдруг начинаешь понимать жизнь немного по-другому. Так человек в темноте смотрит на мрачную гору перед ним и не знает, как ее преодолеть, а с первыми лучами солнца понимает, что это не гора, а веселый домик трех поросят, где на окнах висят клетчатые занавески, на подоконнике герань, а на плите кипяченое молоко.
Все совсем не так, как представляется из темноты. Важное становится неважным, а нужное ненужным, и уже невозможно понять, на что тратились силы, куда уходило время, на кого расходовалась любовь!..
Публикации, говорите? Нету их? Ну, сейчас нету, в следующий раз будут. А не будет, тоже невелика беда.
– Липа!
– А?
– Почему я не слышу ответа?
Потому что я ничего не отвечаю, тянуло ее сказать. Потому что я даже не знаю, о чем вы спрашиваете!
– Хорошо, Марина, я постараюсь.
Марина Петровна посмотрела на нее подозрительно.
– Если ты больна или так уж устала, иди домой и вызови врача, и пусть он тебе даст больничный. На работе нужно работать!
– Да, я знаю.
…Добровольский за соседней дверью не подавал никаких признаков жизни, и Олимпиада – из гордости – тоже не подавала, по крайней мере, перед его дверью! Правда, каждый день, уходя на работу и приходя домой, проделывала возле нее некие пассы – подолгу мыкалась на площадке, будто в поисках своих ключей, долго тыкала ими в замок, как бы не в силах попасть с первого раза, открывала,
За три прошедших дня они повидались только однажды, когда с них в очередной раз «снимали показания» – теперь уже по поводу смерти Парамоновой. Кстати сказать, эта смерть никого особенно не заинтересовала – ну повесилась тетка с горя, да еще и выпивши была маленько, ну и ладно! Тамерлана вывезли, квартиру опечатали, и теперь уже две двери в их некогда сонном и мирном подъезде, как бельмами, отсвечивали белыми бумажками с фиолетовой печатью.
Люсинда сидела дома с замотанным горлом, и вид у нее был несчастный. Она говорила, что «подпростыла» с горя, когда увидела повесившуюся Парамонову, но при этом отводила глаза и мялась. Олимпиада все собиралась у нее допытаться, что такое случилось тем вечером, и все никак не могла собраться с силами.
Про одиссею, предпринятую Добровольским и Олимпиадой в квартире дяди Гоши, никто ничего не спрашивал. Милиция бумажку с печатью с дяди-Гошиной квартиры не снимала, и туда больше никто не заходил, только старший лейтенант Крюков поднялся на площадку, посмотрел издали, цела ли, и сбежал вниз, к своему пускающему бензиновые дымы «газику».
– Олимпиада!
– А?
Марина Петровна встала из-за стола, обошла его и воздвиглась перед сотрудницей.
– Да что с тобой такое? – спросила она почти человеческим голосом. – Ты меня не слышишь?
– Нет-нет, слышу, Марина Петровна.
В кабинет заглянул кто-то, увидел начальницу и быстро скрылся.
– Давай посмотрим твою рассылку. Кому ты отправляла сообщения о пуске разливочной линии в Екатеринбурге?
Олимпиада равнодушно пожала плечами:
– Да всем.
– Кому всем, покажи мне?
Олимпиада полезла в стол, вытащила толстую папку с надписью «Деловые издания» и плюхнула ее перед Мариной Петровной.
– Там сверху подколот листочек. Галочками помечено, кому отправлено, а красным фломастером – кто получил. Я звонила и проверяла, дошло ли.
Марина Петровна недоверчиво распахнула папку и уставилась в список, даже губами зашевелила от усердия.
– Хорошо, – сказала она спустя некоторое время, – и я могу по любому из этих телефонов позвонить и проверить, получили они нашу информацию или нет?
– Конечно.
– Я позвоню, – сказала она с некоторой угрозой в голосе.
– Хорошо, – согласилась Олимпиада.
– Значит, информация подана таким образом, что она ничуть не заинтересовала журналистов! Кто отвечает за составление информации? Ты же и отвечаешь.
– Марина Петровна, я пыталась составить так, чтобы их заинтересовать, но вы сказали, что это не годится.
– То, что ты написала в первый раз, годится только для детского утренника, а не для серьезных изданий! – вспылила Марина Петровна. – Странно, что ты, проработав почти год в такой серьезной организации, не понимаешь самых простых вещей. Значит, так. Тебе придется приехать и поработать со мной в субботу.
– Хорошо, – согласилась Олимпиада.
– И что у нас со статьей, которая должна выйти в «Труде»?