Весенняя коллекция

Крэнц Джудит

Красота Тинкер – это лишь часть случившегося с ним чуда. Он хотел дать ей что-нибудь, хотел с каждой минутой все сильнее. Он чувствовал свою глубинную связь с нею, связь, не поддающуюся логике, невыразимую словами. Ее прелесть ударила ему в голову, подобно только что открытому шампанскому – он откликнулся всем своим существом. Может быть, потому, что он так ясно представил себе ее прелестной маленькой девочкой, у которой была настолько ужасная жизнь, что она пока не осознала этого. Может быть, потому, что она так откровенно и безжалостно рассказала ему о себе, может быть, потому, что она была так проста и безыскусственна и словно бы не ведала о своей

прелести, может быть, от почти детского чуда ее поцелуев, от аромата ее волос или даже от ощущения сильных ее плеч у него под руками…

Внезапно он поднялся и бесшумно направился к стенному шкафу, где хранил рисовальные принадлежности. Взяв папку белой бумаги и мягкий карандаш, он вернулся на свой стул. «Это будет просто мгновенный портрет, как на вечеринке», – подумал он; он делал такие с ранних лет – врожденный талант, которым он никогда не гордился, но она хотела сходства, и по крайней мере это он может ей дать. Он работал ловко и уверенно, набрасывая голову Тинкер до плеч, наполовину укрытых паркой. Закончив набросок, посмотрел и покачал головой. Да, это Тинкер, безусловно Тинкер, все самое главное в Тинкер, это безусловно ее портрет – но сколько еще художников могут сделать то же самое? А фотоаппарат, возможно, сделает еще лучше. «Но есть кое-что такое, что я могу сделать, а камера не может», – подумал Том и нарисовал вокруг наброска огромное сердце. Для Дня святого Валентина было рано – он предстоял через пять-шесть недель, но какого черта? «Моей Валентине», – начертал он под рисунком и уже хотел подписаться, как вдруг обнаружил, что хочет, страстно хочет добавить еще три слова. «Я люблю тебя», – приписал он.

– Черт меня побери, – сказал он вслух, в сильном удивлении. – Как же это получилось? – Том Страусс встал со стула и начал мерить шагами студию. В знакомом, родном и безопасном пространстве студии он чувствовал себя сорванным с якоря, как корабль, выброшенный в штормовое море, как корабль, уносимый течением. – Как же это получилось? – повторил он, продолжая шагать. Наконец остановился, вцепившись руками в оконную раму, и стал смотреть на парижские крыши и трубы, едва видимые в слабом свете луны. Сердце его успокоилось. Это случилось, неважно как, понял он. И куда бы его ни повело это новое чувство – он пойдет. Слишком захваченный эмоциями, чтобы думать о сне, и несколько смущенный тем, что не знает, что делать дальше, он подошел к ложу, на котором спала Тинкер, и лег на ковер, глядя сквозь ночное небо на новые горизонты, открывшиеся ему.

– Почему ты улыбаешься? – спросила Тинкер.

– Я… я не слышал, как ты проснулась.

– Долго я проспала?

– Не знаю точно, час или чуть дольше, – сказал он, усаживаясь на полу.

– Спасибо за то, что укрыл меня, – Тинкер, лениво потягиваясь, стала выбираться из-под парки. – Это, должно быть, смена часовых поясов.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, волнуясь.

– Так, словно я проспала несколько дней. Словно заново родилась, словно цыпленок, только что вылупившийся из яйца.

– Ты хочешь сказать, что ничего не помнишь?

– М-м… нет, – сказала она задумчиво. – Боже ты мой… добрый, милосердный… Я только помню, что смотрела твои картины, а потом, после этого… провал. Скажи, а кто снял с меня ботинки?

– Фея, – сказал Том, сел на ложе, обнял ее и поцеловал. – Это тебе ничего не напоминает?

– Я не уверена… пожалуй… немножко. – Казалось, она пребывает в сомнениях.

– А тебе это нравится? – спросил он и поцеловал ее еще раз, до дрожи. «Не надо было позволять ей спать, –

подумал он, – нельзя было выпускать ее из объятий, теперь мы уже не дышим в унисон. Но, с другой стороны, если бы она не уснула, разве смог бы я так быстро понять, что я ее люблю?»

– Нравится? Да, очень, – ответила Тинкер. – Очень нравится.

– Ты все еще боишься?

– М-м, – недоверчиво протянула Тинкер. – Я действительно так сказала?

– Ты совсем ничего не помнишь?

– Ну… может быть… Я не могу сказать с уверенностью. – Она улыбнулась коротко и лукаво, давая понять, что готова играть с ним, пока не устанет. «Она опять возвращается к флирту, автоматически используя технику, которая в прошлом приносила успех, – отметил Том, – но я ей не позволю». Он решил, что она действительно смущается, и подумал, что снять это можно только шоковой терапией.

– Я кое-что для тебя приготовил, – сказал он, подчеркнуто от нее отстраняясь и наклоняясь за наброском, который он оставил на ковре. – Вот тебе сходство, – сказал он, протягивая ей набросок и поднося свечу, чтобы она могла как следует разглядеть его.

– О! – удивленно сказала Тинкер и наклонила голову, чтобы в тусклом пламени свечи прочесть написанные там слова. – О, – снова сказала она изменившимся голосом – почти без голоса. – Это правда, Том?

– Да, помоги мне господи.

Он затаил дыхание. Мгновение Тинкер сидела молча, по-прежнему наклонив голову. Наконец он поставил на пол свечу, положил набросок обратно на ковер и, одним пальцем приподняв ей подбородок, повернул ее лицо к себе. Его сердце подпрыгнуло – у нее на глазах блестели слезы.

– Я понимаю, что ты боишься, но все же помоги мне, – сказал Том. – Для тебя это хорошая новость?

Тинкер кивнула; слезинки выкатились из глаз и потекли по щекам.

– Я тебе нравлюсь? – спросил он. Сначала она покачала головой, но затем решительно кивнула. – Я тебе не просто нравлюсь, а очень нравлюсь? – перевел он. Она кивнула еще более определенно. – А ты могла бы… когда-нибудь… полюбить меня? – спросил он так тихо, что если бы она не захотела отвечать, то могла бы притвориться, что не расслышала. Тинкер заставила себя посмотреть ему в глаза и наклонила голову – короткий кивок, молчаливое, но безусловное «да». А потом она кинулась к нему на шею, обеими руками обняла его и потянула вниз, так что они оказались лежащими рядом. А потом она приподнялась и стала горячо целовать Тома в лицо и в шею.

– Здесь, и здесь, и здесь, – бормотала она, неожиданно страстно впечатывая губы в каждый доступный ей дюйм его лица, пока он не засмеялся, потому что она щекотала ему ухо и нечаянно заехала локтем в подбородок.

– Подожди, – выдохнул он, ловя ее руки и удерживая их. – Что же дальше? Тинкер, милая Тинкер, пожалуйста, скажи мне. Я же знаю, ты умеешь говорить, когда ты в настроении, ты ведь разговаривала со мной раньше.

– А что обычно ты делаешь дальше?

– При чем здесь обычно, сегодня все необычно. Я впервые в жизни влюбился.

– Я тоже.

– Наконец-то ты это сказала! – с торжеством воскликнул он.

– Нет, не сказала.

– Ты сию секунду сказала, что влюблена в меня, – настаивал Том.

– Нет, не сказала. Ты пришел к такому заключению. Я, Тинкер Осборн, люблю тебя, Том Страусс. Вот теперь сказала. Уфф… и сразу стало легче.

– Повтори!

– Заставь меня, – поддразнила она.

– А, так ты просишь об этом, ты этого хочешь, да?

– Это угроза? Или обещание? – проворковала она.

– О, Тинкер, ты хочешь свести меня с ума, правда ведь?