Весенняя коллекция

Крэнц Джудит

– Ты пытаешься меня убедить в том, что совершенных людей не бывает? – недоверчиво спросила я.

– Ты ведь привлекательная женщина, так?

– А я все ждала, когда ты это заметишь. Шнобель и все такое…

– Черт подери!

– Все-все, я тебя прощаю, – поспешила добавить я и рассмеялась – такое у него было выражение лица. – Я не в силах выслушивать новые извинения и рассказ о том, какой у меня аристократический нос. Кстати, я обожаю свой нос и ценю его выдающиеся качества. Понял, Майк?

– Иногда я кажусь себе полным идиотом.

– Тонкое наблюдение. Мы будем

заказывать?

Когда два человека, уже привыкшие подтрунивать друг над другом, объявляют перемирие, всегда возникает некоторое замешательство. О чем им теперь говорить, если они решили перестать наконец пикироваться?

Мы с Майком погрузились в изучение меню и делали это весьма сосредоточенно и серьезно, как два заправских ресторанных критика.

– Есть предложения? – спросил он наконец.

– Может, рагу?

– Какое рагу?

– Боюсь, выбрать будет трудно – здесь их три. А ты что скажешь?

– Бифштекс с жареным картофелем – тут уж не ошибешься.

– Мне то же самое, но без картофеля.

– Один бифштекс?

– Ну… с фасолью.

– Принято. – И он заказал на том французском, который мы оба учили в Линкольне. – Вино? – спросил он.

– Да, пожалуй, стаканчик красного. – Я обычно не пью за ленчем, но пропади оно все пропадом.

Официант наполнил наши бокалы, и он поднял свой.

– За нас, прогульщиков, – провозгласил он, указывая на улицу за окном. – Если уж прогуливать, так здесь.

– За прогульщиков! – поддержала я.

– А ты в школе прогуливала? – спросил он, когда мы чокнулись.

– Только один раз, и предупредила маму заранее, чтобы она не волновалась, если позвонят из школы и спросят, что со мной.

– Да, ты, должно быть, была сложным и неуправляемым подростком.

– Ага, – хихикнула я. – В следующей жизни я буду Мадонной. А в этой я была домашней кошечкой, кошечкой, занимающейся балетом.

– А что случилось? Почему ты не танцуешь?

– На третьем курсе Джуллиарда я здорово упала и повредила колени. Можно танцевать с кровоточащими ступнями, а с больными коленками – нет.

– В баскетболе то же самое.

– Так ты поэтому не стал профессионалом?

– Очень мило с вашей стороны.

– Нет, я серьезно спрашиваю, без шуточек.

– Знаю, поэтому и мило. Знаешь, Фрэнки, не хочу тебя разочаровывать, но я был просто героем школы, не больше. Среди старшеклассников наберется тысяч двести таких игроков. Пятьдесят тысяч играют уже в университетских командах. И только пятьдесят из них каждый год попадают в НБА. О тридцати из этих пятидесяти никто никогда не узнает, а человек десять становятся обещающими новичками. Такой вот отбор.

– Значит, это почти так же трудно, как стать топ-моделью.

– Никогда про это не думал.

– Будешь теперь относиться к ним чуточку более уважительно?

– Наверное, да, – задумчиво сказал он. – Но спортивная карьера – это, пожалуй, потруднее, чем позировать перед камерой.

– Забудь о том, что труднее, подумай о том, чего это стоит – добраться до вершины.

– Возможно, ты права. Просто всегда кажется, что работа модели такая… несерьезная.

– Майк, так нечестно. У топ-моделей борьба за

выживание, за это, признаю, ими слишком много восхищаются, с ними слишком носятся, им слишком много платят. Но они – неотъемлемая и важнейшая часть огромной индустрии, они превращают все в потрясающее шоу, искрометное, как фейерверк, и такое же мимолетное. А когда все заканчивается, поверь, очень быстро, если они не успели вложить деньги в какое-нибудь прибыльное дело, им остается только перелистывать старые блокноты. То же происходит и с баскетболистами. Представь себе Клаудию Шиффер как Шакилла О'Нила моды.

– Ничего себе! Я рад за Билла Брэдли и его политическую карьеру.

– Я тоже.

– Ты хочешь сыра или десерт?

– Спасибо, нет. Я бы погуляла еще, пока солнце не зашло.

И мы гуляли вдоль реки, которая, с ее четырнадцатью мостами, всегда будет самой красивой улицей этого древнего города. Иногда мы хотели свернуть на какую-нибудь боковую улочку, но Сена манила нас назад. Она притягивает как магнит, и не только туристов, но и тех, кто прожил в Париже всю жизнь.

Мы ничего не покупали, разве что по чашечке кофе, никуда не заходили – ни в музеи, ни в галереи, не листали книги на лотках, не разглядывали ничего более значительного, чем витрина зоомагазина, говорили о всякой ерунде, и, когда солнце уже зашло, мне стало казаться, что мы почти подружились.

– Становится холодно, – сказал Майк. – Давай возьмем такси и поедем в отель, выпьем чего-нибудь. Может, тебя ждет известие из бюро по розыску пропавших душ.

– Да, хватит прогуливать, – вздохнула я. – Но это был удивительный день.

– Один из лучших, – согласился он. Мне показалось, что он тоже вздохнул, но я могла и ошибиться, что, по правде говоря, меня бы крайне удивило.

Когда мы вошли в залитый светом «Реле Плаза», то увидели за столиком у бара Тинкер, Эйприл, Джордан и Мод.

– Явились наконец! – возмущенно сказала Эйприл.

– Тебе давно было пора объявиться, – хмуро сказала Мод Майку.

– Где это вы были? – спросила Джордан обиженно.

И только Тинкер восхищенно воскликнула:

– Фрэнки! У тебя сногсшибательные волосы!

Мы с Майком переглянулись.

– Естественно, мы были в Лувре, – сказал он.

– И ни одной из вас я там не увидела, – сурово добавила я.

Да, пожалуй, мы подружились.

14

Подойдя к входной двери агентства «Лоринг», Джастин затаила дыхание и прислушалась. За дверью стоял обычный шум – разговоры, полуистерические вскрики, злорадный смех, – там наверняка целая куча манекенщиц. «Нет, ни в коем случае нельзя показываться им в таком виде», – подумала она в панике и полезла в карман за вязаной шапочкой. В коридоре было довольно тепло, но Джастин натянула шапочку на глаза, словно пытаясь спрятаться. Потом подняла меховой воротник своего пальто и замотала шарф так, что видно было только кончик носа. Замаскировавшись таким образом, проскользнула в приемную и, не замеченная никем, шмыгнула к себе в кабинет. Там она облегченно вздохнула и заперла за собой дверь.