Весенняя река. В поисках молодости
Шрифт:
Я читал только что написанные воспоминания о Скабейке. Потом стихи читали Казис Борута, Йонас Шимкус, Теофилис Тильвитис. Свою прозу читал Юозас Балтушис. Пятрас Цвирка прочитал фельетон о портном Иголке, назначенном цензором. Саломеи Нерис не было, и ее стихи читала Кимантайте.
Этот вечер и друзьям и врагам показал, насколько выросла наша прогрессивная, демократическая литература. Лучшие писатели протестовали против фашистской власти и клерикализма.
Вскоре в большой аудитории университета целый месяц проходила большая выставка книг, журналов и плакатов Советского Союза, которая пользовалась успехом. Это тоже было большим достижением прогрессивных сил. Примерно в эти же дни гитлеровцы ночью подожгли библиотеку Клайпедского педагогического
В Литве дули новые ветры. В Каунасе чувствовалось сопротивление политике правительства. Уступки гитлеровцам в Клайпедском крае и жестокие репрессии против крестьян вызвали гнев интеллигенции.
Создавался Народный фронт. Партия организовала ту часть общества, которая не только могла устоять перед натиском литовского фашизма, но и ясно поняла свое место и задачи перед угрозой войны. В Клайпеде я часто встречался с людьми партии, через которых поддерживал МОПР. Из Каунаса приехали мой знакомый со времен университета Эугениюс Мешкаускас и Микалина Навикайте. Микалина, которую я знал еще по Мариямполе, недавно вышла из тюрьмы. В ней она провела самые прекрасные годы юности, сблизилась там с компартией и вступила в нее. Я говорил с ней о положении в Литве и в Клайпедском крае, о необходимости сплотить прогрессивные литературные силы. Я понял, что она приехала ко мне по поручению партии. Она рассказала, что осуждены сектантство, неправильное отношение к социалистам-некоммунистам, что сейчас хотят привлечь к антифашистскому движению все демократические силы. Выяснилось, что Навикайте часто видится с Креве, Корсакасом, Цвиркой; существует мысль издавать новый антифашистский журнал, который, скорее всего, будет называться «Литература», — в нем смогут работать левые литераторы» Не считая Креве, намечено пригласить сотрудничать также Сруогу, Дубаса и других — всех, кто ненавидит международный фашизм и поджигателей войны. Мы разговаривали с Микалиной о конгрессе в защиту культуры, который состоялся в минувшем году в Париже. Журнал «Культура» призывал создать национальный секретариат Международной ассоциации писателей в защиту культуры и включиться в борьбу писателей всего мира за свободу трудящихся и свободу мысли.
Я не сомневался в том, что «Литература» — это журнал, который нам непременно пужен. Без промедления я принялся готовить для него материал.
Когда-то, в 1932 году, во время создания Литовского общества писателей, мы, члены «Третьего фронта», не захотели в нем участвовать. Большинство членов общества составляли клерикалы, таутининки или бесцветные «беспартийные». Мы организованно ушли с учредительного собрания (кажется, это сделали Нерис, Цвирка, Шимкус, Корсакас, Драздаускас, Райла и я). Но с возникновением Народного фронта в жизни и литературе наша позиция изменилась, и мы вступили в общество, надеясь со временем изменить его в прогрессивном направлении.
…Весной в Клайпеде у меня гостил Пятрас Цвирка с женой. Пятрас, как всегда, был остроумен и рассказывал различные комические происшествия. Теперь он жил в Верхней Фреде, в доме своего тестя Меркелиса Рачкаускаса, но часто вспоминал и подвал Шляжявичюса.
— Всякие у меня там бывали приключения, — смеялся Пятрас. — Сижу как-то вечером за столиком и слышу — стук-стук в дверь. «Войдите!» — кричу я. И входит в комнату этакий старичок — еще довольно бодрый с виду, снимает шапчонку и певучим голосом говорит:
«Добрый вечер, вечерок, вечеришко…»
«Добрый, — отвечаю я. — С кем имею честь?»
«Я Кяблас-Птоу, — говорит он мне, — писатель, автор «Срочной телеграммы на Западном фронте» и других книг».
«Слышал, слышал». И прошу его сесть. А он опять говорит: «Я хотел, говорит, побеседовать с нашим драгоценным писателем, писателищем Пятрасом Цвиркой… Не ты ли будешь искомое лицо?»
«Да, говорю, не ошиблись».
«Отлично, мой дорогой друг, дружок, дружище, отлично. Зашел я к вам как писатель к писателю поговорить
«Как так — вложил денег? — удивился я. — Написал роман, отнес в общество «Сакалас» Антанасу Кнюкште,[99]
знаете такого? Он выпустил, заплатил гонорар, и все. Он продает мой роман. Но это уже не моя забота — это дело издателя…»
Собеседник явно недоволен моим ответом.
«Очень жаль, уважаемый, что нет среди нас, писателей, откровенности. Я-то знаю, что так книгу не издашь. Я вот как делаю: собираю у друзей, знакомых, единомышленников эти деньги, деньжата и издаю свои книжки. Потом разношу по людям и снова по литу собираю деньги. Иначе не получается. А вы вот не хотите сказать, во сколько вам обошлось издание этого вашего «Франка Крука».
Мне уже немного надоело.
«Да я же вам сказал — написал, понес Кнюкште…
Теперь я хочу кое о чем вас спросить. Ваша фамилия, по-видимому, Кяблас. Но что значит это Птоу?»
«А, — обрадовался старичок. — Это интересное дело, уважаемый. Видите ли, теперь мы пишем книги, книжки, книжицы, но никто не переводит их на другие языки. А ведь настанет время, когда наши книги будут читать и англичане, и испанцы, и итальянцы… Неудобно ведь показаться в Европе какому-то Кябласу. Птоу — дело другое. Это уже звучит не по-нашему, и европейцу произнести легко…»
«Хитро вы придумали, — говорю я. — Сам бы я никак не догадался».
«Хитро, говорите? — спрашивает меня Кяблас-Птоу. Улыбается простодушной детской улыбкой и подает мне руку. — Простите великодушно, что помешал, дорогой друг, дружище. Только вот хотелось бы, чтобы среди нас, писателей, было больше откровенности. А теперь добрый вечер, вечерок, вечерище». Он напялил шапчонку и покинул мой подвал.
Пятрас смеется вместе со мной.
— У тебя тут, в Клайпеде, наверняка нет таких интересных посетителей…
С Пятрасом и Марите мы по заливу отправились в Ниду. Погода была чудная, вечным покоем дышали большие дюны за Нидой, чайки разрезали крыльями воздух. Наши гости были счастливы до глубины души. Мы с Пятрасом разговаривали о литературе. Этим летом мы собирались, оставив жен в Верхней Фреде, уехать в Зарасай, где он мечтал поработать над своим третьим романом «Мастер и его сыновья», а я — над все еще не оконченной «Дружбой».
Мне в который раз казалось, что Пятрас Цвирка живет двойной жизнью — заметной для всех и подспудной, закрытой от посторонних. Сталкиваясь с людьми, он обычно показывает им лишь одну свою сторону — играет роль шутника, который ни к чему серьезно не относится. За его анекдотами, нескончаемыми комичными рассказами о знакомых и незнакомых многие не могли разглядеть мыслящего человека, воображение и душа которого непрерывно были заняты тяжелым, напряженным трудом. Когда мы оставались вдвоем, Пятрас часто с большой серьезностью разговаривал о будущем Европы и Литвы. Прекрасно понимал, что назревают трагические конфликты, которые затронут и нашу отчизну. Никуда нельзя было уйти от политики. Мы не раз возвращались мыслями к Советскому Союзу и тому, что недавно там видели…
Написав роман «Земля-кормилица», Пятрас дождался самой широкой известности, какой в то время мог ожидать наш писатель. Роман читали и комментировали все. Прогрессивные читатели радовались — ведь в нем было сказано столько мучительной, кровавой правды и с таким талантом! Реакционерам пришлась не по вкусу тенденция романа, но даже враждебные критики не могли не признать талант автора. Книгу уже переводили на латышский и русский языки. Теперь Пятрас думал о новом романе. Эта книга должна была быть полной веселья и оптимизма и всепобеждающей радости, хотя период 1905 года, о котором он писал, был полон драматических конфликтов и трагических коллизий.