Весна чаще, чем раз в году
Шрифт:
— Глупая ты, — говорила тетка, — куда же ей было деваться?
Но я с теткой не могла согласиться: человеку всегда есть куда деваться! Особенно если ему плохо — кто заставит его терпеть?
— Ничего, обожди, — злорадно бормотала тетка. — Вот прижучит тебя какой-нибудь хлюст… — Но тотчас пугалась своего предсказания: — Не дай господи, типун мне на язык. Сирота ведь…
Тетка жила в пригороде, в собственном домике с садом и огородом. Когда я была маленькая, мне этот сад казался настоящими джунглями — так сильно и терпко пахли кусты черной смородины, такая густая была под ними тень, если вползти на четвереньках…
Как
Впрочем, тетка не была уж так черства, как казалось мне в детстве. Ведь это в ее домике мы прожили первые дни с Лёнькой, пока он не продал магнитофон и мы не уехали в Карпаты.
Говорят, что насекомые — бабочки или комары — за много километров чуют нужный запах или же ловят усиками движение магнитных токов. В общем, безошибочно устремляются, куда им надо. И попадают вовремя.
Тетка совершенно искренне считала, что после смерти мамы она автоматически стала главным лицом в моей жизни, и все ее внутренние антенны были нацелены на меня.
Когда я приезжала к ней по воскресеньям, она, после того как все ее наказы были выполнены — и воды я ей впрок в кадку натаскаю, и снег от крыльца разгребу, — садилась за круглый стол под вязаной скатертью, раскидывала атласные карты и по их черным и красным червячкам пыталась угадать мою судьбу. Не знаю, чего бы она хотела для меня. Наверно, все-таки не повторения своей собственной или маминой. Тетка закидывала карты в будущее, как рыбак сеть — вслепую. Авось запутается какое ни на есть счастьице!
Хотя что такое счастье, до сих пор не знает никто. Пушкин писал, что оно покой и воля. В одной же старой книге, которая хранилась теткой еще от бабушки, написано: покой — край всех желаний. Край — значит, конец. Но может ли быть счастье без желаний?
— Желать надо того, что возможно, — наставляла тетка, тасуя колоду. — Во-первых, хлебную профессию. Во-вторых, мужа трезвого и не обидчика. В-третьих, детей послушных. У женщины счастье хоть простое, а в нем вся жизнь вмещается.
— Желать надо только невозможного! — наперекор ей говорил папа. — Без желаний человек мертв. Большие желания греют изнутри, как атомное ядро планету. Закидывай лоб к небу, верь в высокое. Так только что-нибудь и разглядишь в жизни или в другом человеке.
Но на одном они сходились.
— Дай бог тебе счастья, — вздыхала тетка, чмокая меня на прощание в щеку.
Отец целовал меня два раза в год: на Новый год и в день рождения. Тогда же он сердито приказывал:
— Будь счастливой. Будь!
А во мне счастье бродило само собой. Мне даже стыдно, что его так много. И самое главное, что оно никогда не кончится, это я уж знаю, только помалкиваю, чтоб не обижать других. Просто счастье разлито по самой земле. И вот когда я про это узнала.
Мы были с Лёней за городом. Узкая обледенелая тропка ко дну оврага шла по корням елей.
— Быть бы тебе деревом. Заколдовал бы тебя здесь, — сказал Лёнька ревниво.
Шел ветерок по верхам, нестуденый, весенний. Птица-ползунок карабкалась по стволу. Неизвестно, чего было больше вокруг: черного — оттаявшей земли или белого — сохранившегося снега. А надо всем, закрывая небо, заслоняя землю, бесовские, вымороченные еловые волосы.
Лишь на лесной тропе в пупырчатом снегу лежала оброненная розовая ленточка: солнце с трудом продиралось сквозь чащу и вот выбилось одним лучом.
— Ой, посмотри: на хвое-то капельки! Одна сбивает другую. Как огни на рекламе.
— Это же чудо! Не было у тебя такого апреля в жизни: папоротник, вытаявшая листва, капель по веткам развешана. Под снегом вода. Ну ты хотя бы чувствуешь, что это чудо?! — Он говорил и все оглядывался. — Смотри, смотри, на ручье наледи! Тонкие, будто козырьки над водой.
Мы сошли в темный овраг. Свет солнца отражают лишь сосны да березы, все другие деревья впитывают его мокрыми стволами. Вода здесь ушла под снег, расплылась зеленоватыми пятнами: ручеек обманулся, не туда побежал.
— У тебя под глазами синий свет, — сказал Лёня.
И тут счастье, как подснежная вода, начало заливать и нас, и всю землю вокруг. Оно булькало, струилось, играло легкими еловыми шишками и сухими веточками от зимних буреломов; несло их на себе, вертело в разные стороны, сшибало, одевало в воздушные пузыри, а потом выкидывало на подтаявший снег — все это было так, как будто совершалось во мне самой. Я была одновременно и человеком, и снегом, и апрелем. Только человеком все-таки лучше!
3
Думаю, что начало любви — когда хочешь что-то отдать другому человеку, чем-то с ним поделиться. Начинаешь воспринимать мир как бы пополам, хотя тот, другой, в это время от тебя очень далеко. Но ты-то сама ешь, пьешь, ходишь по улицам, даже дышишь как бы для него тоже…
Странно смещается интерес к прошлой жизни. О человеке, внутренне мне безразличном, я хочу знать возможно полнее, чтобы взвешивать его поступки и правильно судить о них. У того же, кто пробуждает нежность, интересен только его сегодняшний день, а прошлое лишь постольку, поскольку оно подкрепляет замкнутый круг: он и я. Позади ничего не было, наша жизнь началась с той минуты, как мы встретились.
Но зато теперь я становлюсь зорка и жадна к любой мелочи: отчего вздохнул? Куда оборотился? Почему мимолетно дотронулся вон до той вещи, а потом замолчал?
Мир становится плотным и разнообразно таинственным, словно лес!
— Моя мать, — сказал Лёня, — говорит, что любовь появляется лишь со временем. Люди живут рядом и как-то вживаются друг в друга. А герой Ремарка вообще встречает на улице женщину: ей негде ночевать, она замерзла. От жалости, от одиночества он берет ее в свою постель — и вот понемногу рождается любовь. Из неприкаянности, из сострадания друг к другу. Может быть, в атомный век все и должно начинаться с прозы? — Лёня смотрел в сторону, голос его звучал вопрошающе. Так как я молчала, он добавил: — А чтоб с первого взгляда — это ведь бывает редко, никто даже не поверит.