Весна (Дорога уходит в даль - 3)
Шрифт:
вслух при папе.
– За мои деньги я могла бы иметь не этого грубияна, от которого всегда несет карболкой, а красивенького, кучерявенького доктора-поляка! От него пахло бы одеколоном "Фэн-де-Съекль", он говорил бы мне, что я красавица, и целовал бы мне ручки... Я же вас не перевариваю! обращается она прямо к папе.
– Я вас тоже терпеть не могу, - спокойно отвечает папа.
Я был бы счастлив никогда вас не видеть! Но вы суеверно вбили себе в голову, что только я один могу лечить вашего обожаемого сыночка от всех болезней...
Глава пятнадцатая. ДЯДЯ РОМУАЛЬД - "МИНИСТЕРСКАЯ
Гриша Ярчук оказался прав лишь наполовину: у Бурдесов, конечно, не скучно, но у них и не весело...
ГрИша- это поистине мое спасение! Он очень помогает мне и заботится обо мне.
– Жалованье за первый месяц уплатили они тебе?
– интересуется он.
– Нет еще.
– Почему?
– Мадам Бурдес все извиняется: у нее мелочи нет! Уж который день...
Гришин пример во многом помогает мне поставить себя в этом доме. Даже удивительно, насколько Гриша во всех отношениях умнее и взрослее меня! Грише почти восемнадцать лет - он всего на два с половиной года старше меня. Но в отношениях с людьми Гриша проявляет замечательное умение держать себя с достоинством. А я - честное слово, самой иногда бывает противно!- я только пыжусь и стараюсь держаться прямо, как копченый сиг, в который воткнута палка с веревочкой. Но умения отвести от себя неприятности у меня ни на грош-копеечку.
Например, мадам Бурдес завела скучнейшее обыкновение - приходит во время урока, прерывает занятия девочек и заводит волынку: все горести, все обиды, нанесенные ей кем-либо и когдалибо, начиная, как говорят в нашем крае, "от короля Яна Собесского"! И я сижу, как кулич, не поднявшийся в духовке, слушаю вполуха и только тоскливо хлопаю глазами, как сова. Гриша же, когда мадам Бурдес явилась как-то на его урок и стала пространно рассказывать, какие негодяи ее жильцы: платят за квартиры неисправно, испортили водопровод, испачкали обои...
– Виноват!
– сказал Гриша очень вежливо, но решительно.
– Мы сейчас занимаемся - прошу вас не мешать!
И она ушла. Как миленькая...
Нет, я тоже наберусь храбрости и как-нибудь отвечу не как растяпа, а как человек - с достоинством! Может быть, это случится еще не завтра и не послезавтра, но случится.
Это случается гораздо скорее, чем я ожидала.
К Бурдесам приезжает из Лодзи брат мадам - как она говорит, "известный мануфактурист". Мадам перед ним лебезит, говорит о нем с трелями в голосе:
– О, мой брат Ромуальд - это голова! Министерская голова!
Я эту "министерскую голову" еще не видала. Брата Ромуальда поселили в парадных апартаментах, обедают вместе с ним в парадной столовой.
Как уверяют девочки, их мама все время хвастает перед дядей Ромуальдом: она дает детям воспит-т-тание! Ничего для этого не жал-л-еет! Девочки учатся у луч-ч-чших учителей в городе!
(Луч-ч-чшие учителя - это мы с Гришей!)
И вот сижу я в комнате у девочек, исправляю ошибки в Таниной диктовке. Вдруг в комнату входит какой-то человек, бесцеремонно выхватывает у меня из-под носа чернильницу и уносит ее вместе с зажженной керосиновой лампой. Я остаюсь с моей ученицей без чернильницы и в полной темноте.
– Кто это безобразничает?!
– сержусь я.
– Ш-ш-ш...
– испуганно
– Это ведь дядя Ромуальд!
– Ступай к маме!
– приказываю я.
– Попроси ее сию минуту прийти сюда.
Пока Таня бежит за матерью, очень довольная, - все детн обожают скандалы!
– конторщик Майофис приносит зажженную свечу, воткнутую в бутылку. Конечно, Майофис тоже ожидает скандала - он не уходит, а становится за печкой, притаившись в темном углу, многозначительно поводя носом, как дятел точит клюв.
Мадам Бурдес приходит настороженная. Таня, наверное, сказала ей, что я рассердилась. За спиной мадам виден в дверях ее муж. Он расстроен, он встревожен, боится, как бы не вышло чего-нибудь безобразного.
– В чем дело?
– спрашивает меня мадам.
– Что у вас случилось?
– Какой-то человек вошел в комнату, не постучавшись, не поздоровавшись, унес чернильницу и лампу, не спросив разрешения, не извинившись... Прервал урок...
– Это мой брат Ромуальд!
– перебивает меня мадам Бурдес с укоризной в голосе: как это, дескать, я не распознала сразу, что нахамил мне не кто-нибудь (или, как она говорит: "не абы кто!"), а великий человек!
– он взял чернильницу и лампу, оттого что он хочет писать.
– Мне неинтересно, чего он хочет!
– говорю я.
– Пусть немедленно принесет обратно чернильницу и лампу и пусть извинится передо мной!
– Вы с ума сошли!
– начинает кричать мадам Бурдес.
– Вы еще девчонка!..
– Зося!
– пытается остановить ее Бурдес.
– Молчи, Чериковер! Она требует!
– вопит мадам Бурдес.
– Чтобы Ромуальд, чтобы мой брат извинился перед ней! "Она требует"!
– Да, я требую!
– настаиваю я.
– Ой, ратуйте (по-польски: "спасите!")! Ратуйте! Цыпленок хочет зарезать уважаемого негоцианта!
– Это раздается в дверях насмешливый голос самого "брата Ромуальда".
Он стоит в дверях и смотрит на меня уничтожающим взглядом, словно я муха, упавшая в его суп и требующая, чтобы ей говорили "вы".
За его спиной видны прибежавшие на шум Маня и Гриша Ярчук.
– Ну, а если я не извинюсь перед вами, что тогда?
– Тогда все увидят, что вы невоспитанный человек, грубиян и невежа! отчеканиваю я.
Секунду "дядя Ромуальд" смотрит на меня молча. Его толстое лицо с нижней губой, выпяченной сковородником, словно он собирается жирно рыгнуть, выражает насмешку и презрение. Затем все так же молча он поворачивается и уходит. Сам Бурдес поспешно идет за ним.
– Нет! Такими словами - моего брата Ромуальда?
– пронзительно кричит мадам Бурдес.
– Не-е-ет! Извиняться будете вы! И сию минуту! Бегите - он в столовой, - бегите за ним и извиняйтесь!
– И не подумаю!
– говорю я и сама больше всего удивляюсь своему спокойствию и тому, что я не только не плачу, но мне даже не хочется плакать. Перед таким?.. Нет!
В эту минуту возвращается сам дядя Ромуальд. Он несет чернильницу и лампу. Ставит их на стол передо мной.
– Ну вот, я извиняюсь, - говорит он с подчеркнутой насмешливостью.
– Я же не знал. Оказывается, вы из приличной семьи... Вот ваша чернильница и ваша лампа...