Весна – любовь моя
Шрифт:
– Ты уверен, что это то место? – не унимался я. Но он в ответ лишь зло сверкнул глазами.
– И точно уверен, что он падал мертво? Он «взорвался»:
– Да сколько тебе раз повторять надо, – Да, падал мертво и вот за эти берёзки! Нервно закурив, он прислонился спиной к одной из них. Худосочная берёзка от его прикосновения качнулась, и я вдруг заметил какое-то шевеление в её густых ветвях, одетых в зеленеющие шарики будущих листьев. Сделав к ней шаг, чтобы лучше разглядеть, я на высоте трёх метров сразу увидел зависшего шеей в развилке сучка нашего пропавшего вальдшнепа. Раньше мы не видели его только потому, что все наши взгляды были устремлены на землю. Перехватив мой взгляд, Жека тоже увидел его, после чего мы поглядели друг на друга и заулыбались.
– Совсем, как гимнаст на трапеции
– Ну да, – согласился он – Только уж очень долго висит, представление-то давно закончилось!
Тяга над лужей
Памяти А. Королюка
Мой отец охотником не был, и братья его, мои дядья, тоже этой страсти избежали. Так что среди взрослых родственников найти себе наставника и компаньона мне сначала было невозможно. А так хотелось! Но, как мне помнится, на похоронах отца случайно выяснилось, что есть у нас уже давно «потерявшийся» родственник по отцовской линии и, как ни странно, охотник. И что меня ещё поразило, – он был полным тёзкой и однофамильцем великого русского писателя и поэта. Звали моего найденного дядьку Николай Алексеевич Некрасов. И даже стихи и рассказы он писал, публикуя их в охотничьих журналах тех лет. Отставной военный, вышедший на пенсию, он большую часть года проводил в деревне, живя бобылём, с единственным компаньоном – таким же старым, как и он, рыжим гончим кобелём по кличке Рыдай.
Так получилось, что по приглашению Николая Алексеевича, я пристроился в течение нескольких лет наезжать на охоту в деревню Пятиречье Приозерского района, где он жил летом и куда мне было разрешено привозить надёжных друзей.
А ими я уже начал потихоньку обзаводиться, потому, как считал и считаю, что охотнику одному быть нелегко и скучно без компании. Ведь не даром говорят: «рыбак рыбака видит издалека», то же самое относится и к охотникам. И скоро к самому главному моему другу и охотничьему компаньону Жеке Матвееву стали присоединяться: Борис Бобров по прозвищу Жорик, Гена Москвичёв и Лёша Королюк, сразу занявший в моей жизни второе место после Матвеева, являясь примером мужества, неукротимой охотничьей страсти и верности дружбе.
Начинал он, как и я, с одностволочки, лазая по тростниковым берегам Ладоги и постреливая уток. А лазать в крепких местах, и даже просто ходить по твёрдой дороге ему было гораздо труднее, чем нам, поскольку носил он на ноге память о войне в виде протеза выше щиколотки. Но несмотря на это, неукротимый ленинградский пацан-блокадник заставил себя научиться кататься на лыжах и велосипеде, а вдобавок ещё и увлёкся таким сложным физическим занятием, как охота. Там, на охоте, в ладожских камышах и заметил его один добрый человек и привёл с собой на стрелковый охотничий стенд. Лёша был одноклассником моего старшего брата и появлялся иногда в нашем доме. Когда я с ним познакомился, и мы поняли, что нас объединяет одна страсть, он уже имел звание чемпиона города среди юниоров по стендовой стрельбе, и до мастерского значка ему оставался всего один шаг.
В ту весну всё складывалось на редкость удачно. Намечались три дня счастливой охоты – два первомайских праздничных, плюс выходной. С работы меня отпустили пораньше, Женя с Лёшей, оба студенты, готовы были ехать хоть с утра, и таким образом мы смогли отбыть из Ленинграда на раннем поезде, с которого в Соснове могла подвернуться «попутка», что так потом и оказалось. Мы ехали в Пятиречье, на целых три дня!
Дядя Коля встретил нас с радостью, поскольку жил в деревне уже месяц и успел соскучиться по собеседникам. Сказал, что отправит нас на новую хорошую тягу, которую нашёл недавно, но предупредил, что идти придётся далеко. Сам он с нами не пойдёт, побаливает от погоды старая рана ноги. Посочувствовал Королюку, каково, мол, на протезе, но Лёшка отмахнулся, не желая
На листке бумаги Николай Алексеевич по старой офицерской привычке набросал нам схему пути: как выйти из деревни, по какой полевой дороге лучше идти и как разобраться на месте, когда придём в район тяги.
Вышли заранее. Быстро дошли до первого ориентира – колхозного клуба, после которого следовало повернуть на дорогу, выводящую в поля. Клуб помещался в длинном сером и унылом здании с высоким крыльцом и раскрытыми настежь дверями, возле которых стояло несколько празднично одетых парней с дымящимися сигаретами в руках. Над входом, как и положено к празднику, висел красный, слегка замызганный флаг, а изнутри уже доносилась мелодия и слова модной тогда песни: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?» Мишки среди нас не было, но Жека улыбнулся и сказал, что хочет заглянуть внутрь. Передав мне ружьё, он быстро взбежал на крыльцо. Мне показалось, что ему преградили дорогу, но он, отстранив чьи-то руки, вошёл. Но почти сразу вышел, и мне слышно было, как он заговорил с одним из стоящих у входа:
– «Чего это у вас, ребята, тут девчонок так мало, в город, что ли, убегают?»
– Нам хватает – угрюмо ответил кто-то, и все они неприязненно посмотрели сначала на Жеку, а потом и на нас с Лёшей.
Не предав этому значения, отправились дальше по указанной в схеме дороге. Совсем недалеко от клуба её почти полностью перекрывала широкая лужа, образованная небольшим весенним ручейком, уносящим от домов и огородов талую воду. По обе стороны дороги тянулись изгороди последних дворов, и только вдоль них, совсем впритирку, и можно было пройти, перешагнув через узкие промоины. Сама же лужа была вкось и вкривь, судя по следам, изъезжена тракторами и тяжёлыми прицепами, поскольку каждый водитель, чтобы не застрять в колее, выбирал себе путь по новому месту. Пока мы с Лёшей осторожно пробирались по правому краю, Жека сунулся, было, в воду, – на что ж, мол, тогда и резиновые сапоги, но вынужден был прижаться к изгороди. В луже было не только глубоко, но и вязко. «Ещё один вариант миргородской лужи» – пошутил тогда, кажется, Королюк.
А дальше – пошли поля. Я люблю весенние поля. Но только именно весенние. Осенью в них скучно до самого снега. И лишь он следами зайцев и других четвероногих может оживить эту скуку. Другое дело весной, когда в полях кипит жизнь. В хорошую погоду вспугнутые из-под ног взлетают жаворонки и, зависнув в небесной синеве, льют на землю свои нехитрые песни. Где-нибудь с большой лужи или из придорожной канавы взлетят утки. Если поля большие, просторные, то сначала вас там встретят чибисы, активно интересуясь вашей особой своим традиционным вопросом – чьи вы? Потом издалека можно увидеть стаю не то отдыхающих, не то кормящихся гусей, а два непонятных издалека островерхих предмета, торчащих посреди поля, при приближении вдруг окажутся парой журавлей. И уж почти каждому полю не обойтись без кроншнепа, а то и нескольких пар горластых чаек, которые теперь всё чаще заменяют грачей.
В этих полях жизнь тоже била ключом, и не было разве что гусей, хотя один раз вдалеке, на небольшой высоте – одна их стая в сторону Ладоги прошла.
К месту по схеме вышли точно и даже нашли брошенную Некрасовым стреляную гильзу.
И тяга удалась! Мы с Жекой взяли по паре, а Лёша даже трёх. Он очень любил вальдшнепиную охоту, умел на местности на глаз определить для себя наивыгоднейшую позицию, и ему всегда везло. А стрелял он на тяге почти всегда без промаха, сказывалась хорошая стендовая подготовка в стрельбе по мишеням с прямолинейным, как у вальдшнепа полётом. Словом, все были довольны и счастливы, а главная охота была ещё впереди…
Возвращались домой неторопливо, не представляя никаких приключений, перебрасываясь фразами и смакуя так удачно проведённую тягу, свои меткие выстрелы и погоду в этот прекрасный тихий вечер. Заря погасла. В потемневшем небе загорались первые звёзды и там, в высоте, иногда шелестели крыльями пролётные утиные стаи, в дальних полях прокричали, давая отбой, журавли, и каждому, наверное, думалось – так бы всегда…
Впереди засветились огоньки деревни. Но музыка уже не слышалась, угомонились, видно, деревенские танцоры.