Весна незнаемая. Книга 2: Перекресток зимы и лета
Шрифт:
– Гори ты ясным пламенем! – с чувством пожелал ему Громобой.
И оплетень загорелся. Светло-желтое пламя, как ручеек, растеклось по уродливому сучковатому телу, охватило и голову-чурбак, и обломки сучьев-лап. Трещала кора, сыпались во все стороны синие искры, и пятна крови на снегу завыли громче, с отчаянием и бешенством, будто горели заживо. Снег таял от жаркого пламени, пылающий оплетень спускался все ниже и наконец лег на землю, а душный дым теперь поднимался вверх, как будто из ямы. Но по мере того как оплетень сгорал, неистовый стон делался все тише и наконец совсем смолк.
Громобой заглянул в дымящую яму и поразился ее глубине: толщина снежного покрова
На дне ямы осталась кучка черного пепла. В сердцах плюнув вниз, Громобой подобрал топор и медленно пошел через лес. Куда глаза глядят. Топор он теперь нес на плече острием вверх, на тот случай, если еще один оплетень вздумает на него прыгнуть. Попутно он старался вспомнить, что слышал об оплетенях. Выходило, что слышал еще в детстве от кого-то из посадских стариков, от Бежаты или от Знама Дела, или, может, от Овсенева старого отца, деда… Как же его звали? Громобой достаточно хорошо помнил старика с жидкой бородкой и перекошенным от какой-то давней порчи ртом, но имени вспомнить не мог. И еще раз ощутил, как далеко ушел от Прямичева, от своей прежней жизни и от себя самого, прежнего. Старики-рассказчики оплетеней сами не видели, а только слышали про них от своих дедов. Нечисть эта почти повывелась, как говорили, осталась только в самых глухих лесах. А тут на тебе – опушку почти видно!
Или он уже далеко забрался? А в Яви ли он? Громобой остановился, еще раз оглядел деревья, на сей раз молчаливые и покорные, безжизненно клонившиеся под ветром. Все его ощущения говорили, что он в Яви. Он на земле, во владениях племени речевинов. И злая нечисть – шатуны, дивии лешаки, оплетени, – которой тут почти столько же, сколько деревьев, тоже здесь. И вот это самое гадкое. Эх, найти бы самое гнездо, откуда вся эта дрянь ползет, да раздавить бы все разом!
– Э-эй! – вдруг заорал Громобой во все горло, обращаясь ко всему лесу целиком; крик его раскатился по сторонам, и деревья отшатнулись от него, как от порыва буйного ветра. – Лесной Хозяин! Белый Волк! Велесов сын! Выходи! Хватит всякую мелочь мне под ноги кидать! Сам выходи, посмотрим, кто кого!
В ветвях зашумел ветер, словно голос Громобоя сбросил его из гнезда, и полетел с дерева на дерево, шире расправляя крылья. В вершинах завыло, загудело, и теперь в этом гуле была какая-то плотная, собранная сила. Лес откликнулся на его вызов. Громобой крепче сжал в руке топор. Противная дрожь, оставшаяся после встречи с оплетенем, теперь прекратилась, дыхание выровнялось, жилы согрелись и мышцы окрепли. Ни следа недавней усталости; сила вернулась во всей величине, словно и не изнемогал он вот только что после двух схваток подряд. А третья, как в кощунах, обещала быть тяжелее всех.
Толстая ель, достававшая головой почти до неба, качнулась к нему, как живая.
– Явись таким, каков я! – гневно, требовательно крикнул Громобой. – Не елью высокой, не облаком ходячим – стань передо мной таким, каков я есть!
– Ну, коли просишь… – низким гулким голосом дохнуло в ответ, и ель уменьшилась в росте.
Перед Громобоем встал старик точно такого же роста, как он сам. Кряжистый, с длинными руками, одетый в еловую кору, с длинной черной бородой
– Мелковат будешь! – с досадой крикнул Громобой. – Я звал Белого Волка, Огненного Змея, а не тебя, пень трухлявый! Где тебе против меня стоять, бревно одноглазое!
– Ты кто такой, в мой лес пришел, мои деревья ломать, мое племя губить! – невнятно, как лесной ветер, прорычал старик, покачивая своей дубиной и примериваясь к удару. – Я тебя по косточкам размечу и съем! Голодно мне, голодно!
Леший завыл, заухал и бросился на Громобоя. Заклинание не давало ему расти, но зато силы в нем было немерено. Увернувшись от первого удара, ощутив на лице холодный, со свистом, ветерок от пролетевшей мимо виска дубины, Громобой ударил Лесного Хозяина топором прямо в лоб. Голова с диким треском раздалась напополам, единственный глаз оказался разрублен. Но сам топор так крепко застрял в голове, что от движения лешего топорище вырвало из рук Громобоя.
Выронив дубину, леший с воем запрыгал на месте, ухватился за топор обеими руками и дернул. Топорище треснуло и осталось у него в руках, но лезвие топора глубоко засело во лбу. Из трещины по морде лешего текла синяя кровь, капала на еловую грудь и на землю; капли крови вопили и стонали, но Громобой уже привык и не обращал на это внимания. Леший ослеп, но чутко угадывал каждое его движение. Меч, даже Буеславов, против Лесного Хозяина не слишком подходил; Громобой ухватился обеими руками за ствол ближайшего ясеня, даже не задумавшись, под силу ли ему выломать такое дерево, нажал и вывернул из земли. Он всем телом ощущал, с какой неохотой поддаются сильные корни в промерзшей земле, но сила его рук сейчас была неисчерпаема, как дождевая вода в небесах. Ствол ясеня, как будто сам выпрыгнул, взмыл над головой лешего и с оглушительным треском опустился на нее. Леший пошатнулся, но тут же сам ударил, и Громобой рванул свое бревно назад, чтобы прикрыться. У него-то голова не деревянная!
Прыгая по истоптанной поляне, они обменивались ударами, и по всему лесу шел треск, грохот, шум и вой. Каждое дерево вопило, но у Громобоя заложило уши и он был как глухой. Снег летел ему в лицо, каждый куст пытался ухватить его, но вскоре все кусты вокруг оказались переломаны. Лесной Хозяин то отступал, то опять бросался на него, то закрывался своей дубиной, то бил. Часть ударов достигала Громобоя; у него уже болели руки и плечи, но все же он сумел ударить лешего наотмашь сбоку, так что тот рухнул наземь, да еще и свою дубину уронил на себя. Громобой бросился к нему, пытаясь прижать к земле, но вдруг на месте лешего от земли вверх взвился огромный черный конь.
Громобой даже не успел увидеть, как это случилось: жесткие прутья на голове лешего вдруг стали густой черной гривой, и Громобоя подбросило вверх. Но теперь сам он оставался человеком и видел свои руки, крепко вцепившиеся в эту черную гриву. Черный жеребец с горящим красным глазом взвился на дыбы, и Громобой повис у него на шее; жеребец молотил копытами по воздуху, норовя достать его, выворачивал шею, хрипел, пытался ухватить его зубами. Прыгая туда-сюда, он мотал головой, надеясь сбросить Громобоя на землю и забить копытами; Громобой понимал, что упасть будет верной смертью, и держался крепко. Стараясь удержаться, он зацепился ногой за спину жеребца и вдруг оказался сидящим на этой спине верхом.