Весна
Шрифт:
«Что он – сумасшедший? Как он мог прыгнуть вниз? – с ужасом подумал Арно. – Он же разобьется сам и скрипку разобьет вдребезги». Но, видимо, ни с ним, ни со скрипкой ничего плохого не случилось: в тот же миг снизу опять послышалась музыка, играли ту же мелодию – «Как француз шел на Москву». И действительно, взглянув вниз, Арно увидел, что Либле скачет по церковному двору. Кухарке Лийзе, как раз проходившей мимо, Либле сказал: «Иди-ка сюда, старая карга, я тебе сыграю отходную. Теперь по умершим в колокол не звонят, теперь это все на скрипке делается». Но Лийза в испуге отшатнулась от него и завопила таким голосом,
– Не смей бить, скрипку разобьешь, – закричал ему сверху Арно, но было уже поздно: послышался громкий треск, и скрипка оказалась надетой Лийзе на голову, точно шапка с козырьком.
Потом все вокруг смешалось, Либле и Лийза исчезли. Арно вдруг очутился на озере. Он плыл в какой-то странной остроносой лодке.
Приглядевшись внимательнее, он увидел, что лодка эта не что иное, как его скрипка. На ней были натянуты толстые струны, похожие на плетеные канаты; при каждом порыве ветра они издавали тихий, жалобный стон. Волны вздымались и падали, белая пена брызгала ему в лицо, его одежда и ноги были мокры. Долго ли он так раскачивался на волнах, он не знал, но когда стал уже отдавать себе отчет в окружающем, увидел, что находится на берегу. Челнок его превратился в самую обыкновенную лодку, от скрипки не осталось и следа. Зато откуда-то издали до слуха его донеслась музыка. Сначала тихо, потом все громче и громче… а потом ему почудилось, будто все это происходит в церкви и что это кистер играет на органе. С музыкой сливались голоса множества людей, голоса эти росли и ширились, словно волны на озере, а со стороны алтаря, перед которым высилась елка, струился призрачный зеленоватый свет.
«Но почему они не поют ту печальную мелодию, которую иногда играет в своей комнате учитель!» – промелькнуло в голове у Арно. В это время за спиной его кто-то запел назойливо и скрипуче: трайрит-трайрит-трайрит! Он обернулся и увидел Марта тот стоял со скрипкой в руках и указывал на кистера. «Да это что, это пустяки, – говорил он, – вот завтра как заиграю, тогда будет совсем другое дело!» При этом он стал так крепко завинчивать колки, что они щелкнули, струны лопнули и скрутились, как волосы, когда их держишь над горящей лампой.
– Март, что ты делаешь? – закричал Арно сквозь сон и проснулся от собственного крика.
Он страшно обрадовался, убедившись, что это был только сон, что его скрипка цела и по-прежнему лежит на стуле у кровати. Арно прислушался, вокруг стояла тишина. Кто-то словно скребнул по крыше, потом опять все затихло. «Кошка полезла на чердак спать», – подумал Арно в полусне. Он услышал еще, как пробили часы, кто-то кашлянул, в овине запел петух и закудахтали куры.
От елки пахло хвоей. Точно кто-то подпалил ее ветку и по комнате плыло легкое, едва ощутимое облачко дыма.
Этот смешанный с дымком запах сам по себе был довольно приятен. Арно с удовольствием вдыхал его, и ему казалось, что на рождество именно так и должно пахнуть в комнате: это был настоящий рождественский запах, он появлялся каждый год в горнице, где устраивали елку: когда свечки сгорали до конца, огонь добирался до веток и те загорались, треща и дымя.
Потом Арно услышал, как поднялся с постели отец и зажег спичку, чтобы взглянуть на часы;
Как раз в эту минуту Арно спокойно уснул, а когда проснулся, на столе уже дымился завтрак и Мари громко говорила кому-то:
– Настоящая рождественская погода на дворе – хорошо будет людям и церковь идти.
XXIII
В церкви хозяин хутора Сааре успел сказать Либле, чтобы тот после богослужения заглянул к ним.
– Ладно, приду, – согласился Либле.
И действительно, после полудня он явился на хутор. С собой он принес бутылку водки и свое веселое настроение. Не успел он переступить порог, как началась страшная перебранка. У Мари как раз в это время разболелся живот, она сидела скорчившись у стола и горько жаловалась.
– Ох, будь ты неладно, – стонала она, держась за живот, – точно грызет что-то в середке, прямо конец приходит.
Либле, услышав это, тотчас же съязвил – язык у него был злой:
– Ну да, а кто тебе велит столько колбасы и мяса в себя пихать: брюхо ведь не бочка, как же ему не разболеться от такой кучи всякой снеди. Так тебе и надо ни много ни мало, как раз поделом.
– Вот еще чего выдумал! – ответила Мари. – Ты что, считал, сколько я кусков съела? Много ты знаешь, сколько я в себя пихаю. Вчера утром как подняла в коровнике ясли, надорвалась, потому и болит, а еда здесь ни при чем.
– Вот так штука! – не унимался Либле, невзирая на всю святость рождества. – А ты чего захотела? Чтобы у тебя коровью кормушку паровая машина двигала? Нажмешь на пружину – кормушка и пойдет куда нужно. Нет, брат, тут надо и руку приложить, надо и ленивые свои косточки поразмять, не то они совсем задеревенеют.
Этого Мари уже не могла стерпеть.
– Сам ты лентяй! – вспылила она. – Не знаю, чего тебе только там делать – залезешь на свою колокольню и смотришь оттуда, как червяк, да свистишь еще. Это я-то лентяйка!
– Вот и врешь, – ответил Либле. – Зимой в стужу никаких червяков не бывает, а свистеть они вообще не умеют.
– А ты червяк и свистишь.
– Да перестаньте вы, черти! Вечно не ладят, как кошка с собакой, – вмешался хозяин. Разговор перешел на другое, и живот Мари мог продолжать болеть без всяких помех.
Либле вытащил из кармана бутылку и стал угощать саареских в честь святого праздника. Все выпили. Март осушил свой стакан и, хлопнув себя по животу, сказал:
– Ох ты, нечистая сила, а хороша, если ее редко пробуешь, так и кружит сейчас вокруг пупа!
Хозяйка и бабушка выпили стакан на двоих, но бедной Мари пришлось выпить целый стакан одной.
– Ну, ну, ты эти штуки брось! – обозлился Либле, увидев, что Мари хочет оставить полстакана. – У самой живот болит, заворот кишок, что ли, а гляди, не пьет. Пей живо!
Мари выпила, вытерла рот и объявила во всеуслышание, что она говеем пьяна. Бабушка заметила:
– Много пить ее не годится, можно сразу опьянеть. Иной раз, как лекарство, это дело хорошее, только тогда ее опять-таки нет под рукой. Когда в ней нужда, так ее и нет.