Весталка
Шрифт:
— я для него старуха. Срываясь с кресла, он прицельно бродил по залу, вытаскивая из-за столиков прогонистых девиц, скакал с ними чарльстон, «ча-ча-ча», кончив танец, бросал партнершу, исчезал, у него были все какие-то свои дела, разговоры с себе подобными. Этого Стаса просто возненавидела..
484
Сидели долго. Я устала от ресторана, от шума, музыки, танцев, назойливого золотозубого, который приглашал все время. Самохвалов принужденно улыбался ухаживаниям. Чем дальше — больше меня это злило. Зачем я здесь? Для чего пригласил? Для золотозубого! Для
— Счас на броски играть будут! — заметил кто-то. А Володя, поманив официанта, что-то шепнул, вложил в руку. Спустя самое короткое время оркестр опять задудел, а певица объявила, что по желанию нашего уважаемого гостя они исполнят... И снова толстый живот упирался в меня. Танцевала как привязанная. Золотозубый не жалел денег.
Уходили чуть ли не последними, при полупотушенных огнях. Я шла, не зная, как отделаться от компании, от надоевшего Володи, от надувшегося
конце концов Самохвалова.. Не знаю, на кого он сердился — на меня или на золотозубого. В пустом вестибюле тот же самый гардеробщик, видимо за подкинутую бумажку, выбежал с моим пальто, галантно подал, надел, раскланялся. Меня он принял теперь за подругу не Самохвалова, а Владимира Варфоломеевича, очевидно широко известного тут. Отечески посвечивал улыбкой. И швейцар старался загладить ошибку, стоял у дверей, готовый их распахнуть. У зеркала я поправляла косу и вдруг увидела — по лестнице устало спускается одетый в синем пальто мужчина совсем не ресторанного вида. Этот вид и привлек меня. И вдруг я даже похолодела. Не может быть! Неужели? Лицо? Как я забуду это лицо! Вот оно: широкая рябая окружность. Глаза-точки. Широкие уши под кепкой, оранжевые в седину теперь виски.
— Степан Анисимович! — закричала.
Споткнулся на последней ступеньке, неловко шагнул, вглядываясь.
485
— Степан Анисимович!
— Девка моя! Лидка? Одинцова? — отталкивая недоумевающих, бросился ко мне, обнимая.
— Ты ли?
— Да я... я..
За спиной загалдели. Хватались за руки, за плечи. Лез Миша. Таращился Сережа.
— Да идите вы?! Сдурели? Мы по фронту друзья! — огрызался Степан Анисимович, отталкивая руки.
Коротышка уже готовил кулаки.
— Миша?! Перестаньте! Что вы? С ума сошли? Это мой.. Наш повар. По фронту. Сейчас же уйдите!
Еле отстал.
— Ну, девка, не ожидал.. Жива?!
— Жива! Что вы?
— Да слыхал, убило тебя. Ранило ли тяжело?
— Ранило.
— Горевал. Вот как! Не дожила, мол, девка до победы. Полшага оставалось. Жива! Слава богу! Как же.. И уши-те целы? Носишко цел? А? Лисичка? Вспоминал тебя! Вспоминал. Да идите вы? Чего надо? Поговорить
человеком дайте. Мы с ей четыре года! На фронте маялись. Понятно вам? У ей орденов-медалей, может, больше, чем у вас у всех. Сколь получила?
— Ничего.
Изменился
— Как так? Что такое?
— Так вот. «За Победу» дали.
— А за Днепр? За дугу? За раненья?
— За них не дают. Не получилось.
— Да ты что это, девка? Да разве можно? Да как же так? Ведь тебя весь полк, можно сказать, знал! Сколько ты вынесла. Сколь? А Бокотько того,
486
бугая, кто тащил? Ведь он жив! И Обоянов жив! И Глухов-старшой. Я с однополчанами переписываюсь. Спрашивал об тебе. Нету. Как пропала, мол. Нет вестей. Что ты? Как это так? Справедливость где? — мрачнел, раз-глядывая меня. — А не шибко изменилась. Я сразу признал. Вот где встретились. С мужем, чай? Нет? А.. Ну.. Дело молодое... А я попросту. Я шефом здесь. «Ялту»-то закрыли. А я на пензию не хочу. Всю жисть поварил, теперь чо? Дома пельмешки стряпать? Нет. Работаю, Девка. Так жить легше. Ну, ладно, не стану держать. Извини. А поговорить надо. Заходи-ко. Как же это тебя обошли? Почто обнесло? У меня и то «За отвагу» есть, «За боевые».. Случай был, на дуге еще. Ах, девка. В больнице, говоришь, работаешь, — зыркнул по компании. — Так. Заходи. А вы чо? Думали — хахаль, что ли? Я б вам такую сроду не отдал.. Ну, до свиданья. Заходи-ко. Обязательно.
Обняла его сама, как родного. Он и был мне роднее родных, тем более этих, стоявших за спиной, мало что понимающих (а правильнее, наверное, понимали всяк по-своему). Степан Анисимович все-таки не показался им соперником, и они вышли.
А он, вернувшись с порога, еще спрашивал, как я живу, где, кем работаю. Пообещал списаться с Бокотько и с Обояновым. Как он их знал? Не могу понять. Воевали мы в одной дивизии, да дивизия ведь велика, и Степана Анисимовича до того случая, в Польше, когда обморозилась, я не встречала, а он, оказывается, обо мне знал, ведал. Разве что потом, на каких -нибудь встречах с однополчанами? Не могу этого объяснить и сейчас. Ну, Бокотько знали во всей дивизии. А Обоянова? Глухова? От расспросов удержалась. А он все твердил, что этого так не оставит, как будто от неполученных наград зависела моя дальнейшая судьба.
Когда наконец вышли, из всей компании на углу ждал только сумрачный, нахохленный Самохвалов. Распрощавшись с поваром, я подошла, вообще-то радуясь, что компания Миша — Сережа — Владимир Варфоломеевич — Стас исчезла.
— Ну? Навидались? — грубовато промямлил мой кавалер.
487
— Навидалась! — с вызовом ответила. — Что такое? Не ревность ли
уж?
— Да будут тут, всякие.. Старик же? А ты обрадовалась.. А рожа-то! Откуда такой?
— Мне этот старик жи-изнь спас! И не мне одной.. А с рожей осторожнее. Человек-то какой!
Пришлось рассказать.
— А-а-а.. Ну-у-у — как бы не доверяя, тянул Самохвалов, покосившись, добавил: — Неужто ты столько воевала?
— Считай, что всю войну. До победы.
— По тебе не скажешь. Я думал так, немного.. В конце.
Потом я напрямик спросила своего провожатого, что связывает его с такими друзьями.