Весы Великого Змея
Шрифт:
Что же до Мефиса… Схватив одну из женщин, Мефис стиснул ее, что было сил. Увидев, что из этого вышло, даже Мендельн почувствовал подступившую к горлу тошноту.
С пронзительным скрежетом, разнесшимся гулким эхом, точно дружный стон всех погибших, под сводами огромного зала, каменные истуканы сошли вниз, к вторгшимся в храм. Еще недавно вполне уверенные в себе, сторонники Диомедова сына подались назад, в сторону выхода, но двери, ведущие наружу, тоже оказались накрепко заперты… причем вовсе не стараниями Ульдиссиана.
– Лилит, –
Шествуя через пустынный молитвенный зал, Ульдиссиан ни на миг не давал отдыха ни глазам, ни ушам, ни прочим органам чувств. Сочетающие в себе признаки и мужского, и женского пола, изваяния Диалона взирали на Диомедова сына с высоты. Казалось, в их видимой доброжелательности таится особая, запредельно злая насмешка.
«Что за великий демон ты, Диалон? – мрачно подумал Ульдиссиан. – Каково твое настоящее имя?»
Внешние залы были прекрасно освещены множеством факелов в нишах. Здесь же единственным, довольно скудным источником света служили несколько круглых масляных ламп под сводчатым потолком. Мало этого, с каждым шагом тьма сгущалась сильнее и сильнее, а ярдах в десяти впереди, наконец, оборачивалась непроглядным мраком.
Однако Ульдиссиан шагал и шагал вперед. Пройдя меж рядов исполинских статуй, он вошел в тот самый коридор, который должен был привести его к ней.
В точности как ей и хотелось.
Прекрасный лик юной аристократки, казалось, впервые явленный его изумленному взору целую вечность тому назад, ничуть не стерся из памяти даже после того самого ужасного откровения с последовавшим за оным предательством. Густые, длинные белокурые локоны, нередко, как и подобает девице благородных кровей, искусно собранные в узел на темени, сверкающие зеленью изумрудов глаза, изящные, безупречные губы – все это останется с Ульдиссианом навеки.
Однако кошмарные воспоминания о холодной, безжалостной искусительнице, создании сплошь в чешуе, с жесткими, острыми иглами вместо волос и хвостом, как у ящериц, на которых она оказалась настолько похожа, тоже останутся с ним навсегда.
– Лилия, – с ненавистью и в то же время с тоской пробормотал он. – Будь же ты проклята, Лилит…
Какая-то тварь, семеня лапами, проползла по носку сапога. Слегка испуганный не столько ею самой, сколько тем, что не почувствовал ее приближения, Ульдиссиан сощурился. Тварь оказалась всего-навсего пауком, хотя и довольно крупным. Стоило ли удивляться подобному существу в таком месте, а посему, в преддверии столкновения с тварями не в пример крупнее и смертоноснее, Ульдиссиан тут же позабыл о пауке.
Последняя из смрадно коптящих масляных ламп, моргнув, угасла.
«Да это же – представление, балаган, устроенный специально для меня», – догадался Ульдиссиан. Он ведь явился сюда, охотясь за тем, что полагал злом, вот ему и создают соответствующее настроение… Похоже, для врагов все это была своего рода игра, и, осознав сие, человек разъярился сильнее прежнего. Им же плевать, плевать на все погубленные жизни – даже на жизни тех, кто служил им верой и правдой!
Тут что-то угодило ему прямо в лицо. Отмахнувшись, Ульдиссиан почувствовал какую-то мелкую тварь, ползущую по тыльной стороне ладони и, понимая, что это еще один паук, стряхнул ее на пол.
Решив, что такой поворот игры ему вовсе ни к чему, Ульдиссиан сотворил свет.
В первый раз ему удалось проделать подобное, благодаря (как выяснилось позже) помощи Лилит. Теперь этот трюк стал знаком и привычен, будто дыхание. Однако неяркий белый шар, сотворенный им на сей раз, светил куда менее ярко, чем должен был. Его мерцание едва освещало каменный пол и стены на пару ярдов вперед. Чутье Ульдиссиана достигало намного дальше, но природный инстинкт внушал желание видеть путь и глазами.
Сосредоточившись на светящемся шаре как следует, Ульдиссиан вполне мог прибавить ему яркости, но для этого волей-неволей пришлось бы отвлечься от всего прочего. Между тем, предстоявшее вовсе не походило на бой с Люционом, где все совершенное Ульдиссианом было достигнуто благодаря не столько природному дару, сколько безудержной ярости. Сегодня действовать следовало с оглядкой, со всей возможной осмотрительностью, ибо коварство Люциона не шло ни в какое сравнение с изворотливостью его сестрицы.
Коридор тянулся гораздо дальше, чем следовало – по крайней мере, если верить собственному чутью. Морок это, или же нет, в скором времени выяснится: вряд ли Лилит заставит его долго ждать…
Вдруг в шею сзади словно бы воткнули острую вилку. Пронзительно вскрикнув, Ульдиссиан взмахнул руками и стряхнул с шеи еще одну мохнатую, многоногую тварь.
Арахнид поспешил прочь из освещенного шаром круга. Потирая горящее место укуса, Ульдиссиан заметил, что мрак позади сделался гуще: свет из зала в коридор больше не проникал.
Ранка на месте укуса заныла. Раздосадованный, Ульдиссиан обругал себя за то, что позволил какому-то заурядному пауку пробраться сквозь оборону, которой не преодолели ни морлу, ни – пока что – Лилит.
Или… или вот как раз и преодолела?
Сосредоточив волю на ранке, Ульдиссиан живо избавился от всего, что ни оставил паук в его теле, а после полностью залечил укус. Этим трюком он был обязан верховному жрецу Малику, злодею, вначале извлекшему из собственной спины стрелу Ахилия и лишь затем занявшемуся оставленной ею раной.