Весы
Шрифт:
Эти дедовы откровения я сейчас беру из своей записной книжки и жалею, что не выписал больше. Немало сказано у него о «разврате человеческом». У него получалось, что все беды на свете происходят именно от разврата, от людского сластолюбия. Оно погубит не только человека, но и весь его род. Это, кажется, было его единственным христианским пристрастием, все остальные мысли носили светский характер.
Усталый, я прилег отдохнуть. И примерно через час проснулся с ясным решением. Во сне ли я его принял? Не знаю, но я был полон готовности и какой-то душевной мудрости, даже благочестия, – должно быть, навеяных
Почта помещалась в низеньком одноэтажном доме, построенном с полвека назад и похожем на школьный пенал. Цвет у него был такой, будто его красили синькой для белья, какую когда-то употребляли хозяйки.
Я переступил порог. Чисто выметенный пол, низенький белый потолок с розовым веночком посредине. С левой стороны – окошки, с правой – две телефонные кабины ядовито зеленого цвета; за окошками – две головы с русовато-пепельными затылками. Обе они одновременно, как по команде, выпрямились, но явно не узнали посетителя, потому что тут же снова склонились к своим бумагам. Две зеленые двери с табличками: «экспедиция» и «начальник отделения». Я, конечно, направился к этой второй двери, постучал и вошел, не дожидаясь ответа.
То, что я увидел, ошеломило меня – может быть, потому, что я до сих пор ни разу не попытался представить себе, как же выглядит эта женщина. Обыкновенный деревянный, а не письменный, стол, покрытый зеленым глянцевым картоном. За столом обыкновенная женщина, – слава богу, хотя бы она не была в зеленом. Обыкновенная фигура, обыкновенное лицо; самое обыкновенное, какое только можно себе представить. Слегка асимметричный овал лица, тонковатый нос, чуть заметные брови. Прямые гладкие волосы, подстриженные точно там, где не надо, того же цвета, что и у двух девчонок, сидевших за окошками. Отчего это все, к чему она прикасается, становится зеленым или пепельным?
Если верить Марте, вот эта женщина из-за меня погубила свою жизнь. Наверное, у нее не было другого выхода. Она узнала меня мгновенно, во взгляде появился испуг. Гораздо позже я понял, что она боялась не меня, она боялась самой себя. Вернее, того, какой она мне покажется. На минуту рот ее приоткрылся, потом густой румянец залил лицо. Она даже похорошела.
– Здравствуй, Вера, – сказал спокойно, чего и сам не ожидал.
Она взяла себя в руки, но все же голос ее прозвучал глуховато.
– Пожалуйста.
Черт, что бы это могло означать? Должно быть, меня приглашали сесть. Я сел на довольно расшатанный стул с круглой спинкой и увидел стародевичье лицо без единой морщинки или складочки, с
– Извини меня, Вера, что я ворвался к тебе так внезапно, – заговорил я. – Без предупреждения. Но ты, наверное, уже знаешь, в каком состоянии мой мозг.
– Да, знаю, – чуть слышно ответила она побелевшими губами. – Мне действительно очень жаль, что так случилось.
– Марта мне сказала, что ты – единственная живая душа в этом селе, которая хорошо знает меня. А ты понимаешь, как это важно для меня, вернее, для моей памяти.
Но она, кажется, не поняла меня.
– Марта сказала только это?
– Ну, не только… – нерешительно ответил я. – Почти все… Но, конечно, без подробностей, в данном случае подробности не так важны.
– Это нечестно!
На этот раз ее голос прозвучал грубовато или чуть неприязненно, – я не понял, как именно.
– Ты имеешь в виду Марту?
– Нет. Обоих…
– Вера, ты не права. Я сейчас не тот человек, которого ты знала. Я совсем другой. И виноват перед тобой не больше, чем любая уличная дворняжка.
Она молчала, но взгляд ее постепенно смягчался.
– Ты и сам не знаешь, какой ты на самом деле, – внезапно сказала она. – И раньше не знал.
– По-видимому, это так, – согласился я. В ее глазах снова мелькнула неприязнь.
– Ну, хорошо! И что тебе нужно от меня?
– Я же сказал, – пробормотал я. – Для меня каждый человек – надежда. Каждый, кто может помочь мне вернуть хотя бы частицу памяти.
– Симо, несчастный! – горько сказала она. – Для чего тебе понадобилась эта память? Что ты выиграешь? Сейчас ты хотя бы чист, даже перед собственной совестью. Зачем омрачать свою жизнь?
– Ну, тогда я лучше пойду, – с облегчением заявил я.
– Нет-нет! – смутилась она. – Почему ты торопишься?
– Потому что не вижу никакого смысла…
– А зачем искать смысл только в себе? Ведь вокруг тебя – люди. Неужели они тебя совсем не интересуют?
– В том-то все и дело! Как понять людей, если не понимаешь самого себя…
– А зачем обязательно понимать? Куда важнее приносить им пользу. В свое время ты вел за собой целую гимназию…
Я задумался над этим, совсем неожиданным, оборотом беседы, но она предложила:
– Давай пойдем куда-нибудь, поговорим, здесь неудобно. Можно в погребок, он в двух шагах отсюда.
Мне не хотелось ни в какой погребок, ни к каким людям. Но я сам навязался на разговор, и приходилось доводить дело до конца.
– Хорошо, – сказал я.
– Тогда подожди меня немного на улице, перед почтой.
Я вышел на площадь. Все три автобуса стояли, повернув свои тупые блестящие морды прямо ко мне. Все три шофера сидели в кабинах, один протяжно зевал. В автобусах сидело и несколько туристов, неподвижных, как куклы. Какого дьявола они колесят по свету, если этот свет их не интересует?