Ветер и искры. Тетралогия
Шрифт:
— Я справлюсь, — просто сказал Гаррет.
— А если нет?
— Тогда для начала пасть захлопнется, и эти очаровательные, острые как бритва зубки откусят мне пальцы. Или же замок плюнет ядовитой иглой, но в данном случае мне это не страшно. Я буду не перед, а за ним. Но хуже всего, если я ошибусь с последней пружиной. Чаще всего ее делают очень жесткой, и если она остановится на полпути или соскочит, замок выплюнет некоторое количество яда, который за несколько ун превращает легкие в дырявые лохмотья. На нас троих его вполне
— Ты великолепно умеешь объяснять, — кашлянул я. — Солнце мое. Не могла бы ты вернуться обратно и подождать нас за стеной?
Она тут же насторожилась:
— Зачем это?
— Затем, что, если он ошибется, ни к чему умирать всем троим.
— Тогда почему я?
— Потому что мне придется держать ему фонарь. А ты все равно сидишь без дела. Так что брысь!
Она поворчала для вида, но согласилась с моими доводами:
— Если вздумаешь умирать, предупреди заранее, дорогой.
— Я тоже тебя люблю.
Она громко фыркнула и уползла за стену.
— Отойди шагов на двадцать, — сказал я ей вслед, опустившись на четвереньки и просунув в дыру голову. — Как сделаем, позову.
Она чмокнула меня в губы, и все еще раздраженно фыркая, в полной темноте направилась прочь.
Вор изучал замок, мурлыкая под нос все тот же, незнакомый мне, мотивчик.
— О чем поешь?
— О, не бери в голову, — улыбнулся Гаррет, не отводя взгляда от «морасского пса». — Старая глупая песня. Ее пела одна моя хорошая знакомая. Можно сказать, что в другой жизни.
Ну, не хочет говорить и не надо.
— Имел дело с такими штуками? — спросил я, кивая на собачью пасть.
— Пару раз, — скучающим тоном произнес он и надел на руки перчатки с обрезанными пальцами. — Не волнуйся, это не так сложно, как многие считают. При должном количестве опыта зубастые игрушки можно щелкать, как орехи.
— Надеюсь, что у тебя этот опыт есть.
— Я тоже буду на это надеяться. — На его губах появилась тень улыбки. — В основном на них попадаются торопыги.
Не знаю, не знаю. «Морасские псы» погубили немало хороших воров. Слишком капризны и опасны эти штучки, и слишком умелы изготавливающие их мастера. Многие, увидев на дверях или сундуках черную собачью пасть, предпочитали убраться от греха подальше и найти себе более легкую поживу.
— Тебе придется работать вслепую. Замок с той стороны.
— А то я не видел, — пробормотал он. — Кстати, свет мне совершенно не нужен. Я все сделаю на ощупь. Так что, пока не поздно, иди к подружке. Как справлюсь, крикну.
— Мне интересно посмотреть.
И вправду было интересно.
— Ну, как знаешь, — пожал плечами Гаррет.
Он достал из сумки связку отмычек изумительной работы.
— Морассцы постарались?
— Нет. Куда лучшие мастера, — улыбнулся вор и просунул руки между прутьями решетки. — Ну, давай…
— Чего давать? — не понял я.
— Молись Мелоту, — заржал шутник и с первого раза попал
Какое-то время он сосредоточенно молчал, и слышалось лишь тихое звяканье металла о металл. Его лицо было напряжено, губы крепко сжаты, но руки ни разу не дрогнули. Гаррету не нужно было на них глядеть, чтобы знать, что он делает, поэтому вор с интересом изучал носки своих сапог. Я с напряжением смотрел на собачью пасть, готовую в любой момент превратиться в капкан и захлопнуться. Или того хуже — выплюнуть ядовитое облако.
— Вот и первая пружина, — сказал он.
Лично я ничего не услышал, щелчок, должно быть, был очень тихим, но чуткое воровское ухо сложно обмануть.
— Сколько еще?
— Пока не откроется.
— То есть ты не знаешь?
— Не знаю, — не стал отрицать он. — Одна. Две. Десять. Это штучная работа. Каждый морасский мастер создает разное количество пружин, секретов и ловушек. Одинаковых «псов» не бывает. В этом-то и вся беда.
Во время разговора он не переставал работать, и в следующие несколько минок преодолел еще три пружины. Я начинал уважать этого странного человека. За всеми шуточками, смешками и бесшабашностью скрывался настоящий мастер. Спокойный, опытный, знающий себе цену.
— Почему ты остался со мной? — неожиданно спросил он.
— Я же сказал, мне интересно посмотреть. Ты против?
— Да нет. Смотри на здоровье. Польстило, что ты оказал мне доверие.
— Доверие?
— Ну да. Если я сейчас ошибусь, ты не очень долго протянешь. — Он криво усмехнулся. — Никак не могу зацепить «собачку». Значит, тобой двигало только любопытство: посмотреть, на что я способен?
Я задумался над его вопросом, затем честно ответил:
— Не знаю. Просто не люблю сидеть на месте. А здесь хоть какое-то дело.
— Многие из нынешнего поколения не любят сидеть на месте. Все куда-то спешат, торопятся, стремятся чего-то достичь, стараются изменить, хотя в большинстве своем сами не знают, чего хотят.
— Мы просто идем, — улыбнулся я.
— Таких людей, как вы, я называю «искатели ветра». Вы слепо гонитесь за ним, но что станете делать, когда отыщете? Никто из вас не думает, куда заведет этот поиск. Ты можешь найти совсем не то, что ищешь, и, вместо того чтобы поймать ветер Хаоса, — попадешь в бурю. Готов ли ты встретиться с ней лицом к лицу?
— Да ты философ. — Я тихо рассмеялся.
— Я стараюсь думать, — хмыкнул он. — Это не дает мне превратиться в идиота. А над тем, что я сказал, поразмышляй на досуге. Если ты, как и многие другие, идешь за ветром, сам не зная зачем, еще есть время остановиться. Избежать бури.
— Я не боюсь.
— Не бояться — это глупость. Не бояться за судьбу близких — глупость вдвойне. Если повезет, ты можешь уцелеть, но буря сожрет кого-нибудь другого. Дорогого тебе человека. Ты этого хочешь?