Ветер из Ига
Шрифт:
Решив, что самураи просто пьют где-нибудь в деревне, начальник стражи решил не предавать дело огласке и ждал, когда же Кадзума даст о себе знать. Никто не знал, сколько у самураев могло быть с собой денег, а значит, было сложно и предположить, сколько времени те будут пьянствовать.
Но прошли все мыслимые и немыслимые сроки, а от ребят не было никаких вестей. И это если учесть, что Кадзума и Юкио — боевые командиры, прекрасно понимающие, что такое вовремя не вернуться в ставку и не дать о себе знать.
Прошло порядочно времени, прежде чем начальник стражи решился доложить об исчезновении самураев даймё, но тот был занят мыслями о новой главе своей книги и тут же позабыл о пропавших самураях, погрузившись в пучины высокой литературы.
Ким-Дзатаки закончил диктовку и с благосклонностью поглядел
Должно быть, сначала грозный Дзатаки опасался признаваться в рождении сына из-за того, что ребенка могли взять в заложники, чем связали бы ему руки. Потом последовал брак с бывшей наложницей Тайку госпожой Осибой, от которой он ждал законного наследника. Так что парень долгое время оставался в глуши, забытый родным отцом.
Дзатаки так истово стремился быть рядом со своей прекрасной женой, так мечтал, что в один из дней она подарит ему сына, что повелел своим приближенным забыть о первенце. Так что о том, что, вселившись в тело князя провинции Синано, он стал еще и отцом двоих детей, Ким-Дзатаки узнал, можно сказать, случайно, когда однажды во время охоты к нему в шатер вошел один из его ближайших друзей, разумеется, имеется в виду друзей прежнего Дзатаки, и, попросив прощения за невольное нарушение приказа, сообщил, что женщина, которую даймё обычно посещал, находясь в этих местах, уже несколько месяцев как умерла, и теперь сын Дзатаки вынужден голодать.
Задав несколько наводящих вопросов и убедившись в том, что старый служака говорит правду, Ким-Дзатаки велел немедленно доставить к себе в шатер мальчика, и когда старый воин привез грязного, чумазого и тощего, точно скелет, Хаято, на душе Кима потеплело.
Несмотря на то что сын настоящего Дзатаки воспитывался среди крестьян, он был вежлив и приветлив, имел прямую спину и честный взгляд, достойные самурая, а не боявшегося всего на свете крестьянина. Кроме того, он был разительно похож на своего отца.
Через четыре года после появления в замке Хаято Ким был вынужден расстаться с другим ребенком, если, конечно, так можно было назвать воина ордена «Змеи», воина-десантника, затем ставшего врачом, побывавшего на нескольких войнах в XX и XXI веках и теперь по ошибке вселившегося в тело малого ребенка, которого Ким обнаружил в одной самурайской семье и от греха забрал с собой, женившись на его «матери» и для порядка усыновив парня.
Мико, как звали десантника Пехова в Японии, был во всех отношениях отличным парнем. Он быстро учил язык, радуясь своим новым, пока еще не пропитым и не изгаженным наркотой мозгам. С ним Ким всегда мог поговорить по-русски, вспомнить дом, Питер, прохладное пиво, бывший «Сайгон», «Крысу», «Эльфа»!..
Под руководством новоявленного отчима Павел Пехов, или Мико, осваивал сложные техники владения самурайским мечом и самостоятельно конструировал взрывные механизмы, доводя своими экспериментами и опытами предоставляющего ему свою лабораторию добрейшего доктора Кобояси-сан до шока и нервного тика.
Сам же Ким только и мог что отмахиваться, когда кто-то из родственников или друзей начинал пенять князю на то, что тот слишком рано принялся за обучение пасынка. По правилам обучения детей в самурайских семьях, эти занятия следовало начинать где-нибудь лет с двенадцати, когда тело ребенка окрепнет и он сможет удерживать в руке меч. На это Дзатаки только отшучивался, что, должно быть, дух легендарного воина Сусаноо-но Микото вселился в его воспитанника, который с утра до вечера выполнял замысловатые упражнения, ругаясь на непонятном языке, когда его толстенькая задница вдруг перевешивала по-детски пухленькое и коротенькое тельце бывшего десантника. В общем, с Павлом, или Мико, было не скучно, и Ким чувствовал себя почти счастливым человеком.
Мико исполнилось шесть лет, когда в их жизни появился сын настоящего Дзатаки — Хаято. И тут начались первые трудности: и прежде кому-то из гостей или слуг казалось странным, что Дзатаки ни разу не отшлепал непокорного и серьезного не по годам пасынка, который никому не позволял обнимать и целовать себя. Всегда мылся самостоятельно, запрещая служанкам приближаться к своей особе, питаясь мясом и то и дело прикладываясь к отцовской выпивке. Мало того, быстро пьянея после сравнительно небольшой порции саке, Мико вдруг начинал орать, что его окружают одни только педофилы, от которых он вынужден прятаться, постоянно держа ухо востро. А то мог вдруг при слугах и гостях перейти на русский, так что у Кима невольно руки чесались выпороть зарвавшегося молокососа, но в последний момент его останавливал весьма серьезный послужной список Пехова на войне плюс особые заслуги перед орденом, с которыми Ким не мог не считаться. Кроме того, он прекрасно понимал, что подобные воспитательные меры могли повлечь за собой ответную месть со стороны бывшего десантника и хирурга, для которого перерезать горло отчиму было столь же ненапряжно, как ущипнуть за грудь его наложницу.
Когда тело Мико достигло шести лет и в замке появился Хаято, Ким понял, что Пехову теперь придется несладко, так как сын Дзатаки мог невольно проникнуть в тайну. Еще больше Ким опасался, как бы злобному, частенько видящему во сне Афган и вскакивающему посреди ночи из-за приснившегося ужаса Мико не пришло в голову заколоть мешавшего ему Хаято. Но тут неожиданно сам Пехов попросил отпустить его в новую жизнь.
Это было немного странно, потому что парню на тот момент едва исполнилось семь лет, а в таком возрасте, как известно, дети еще не начинают вести самостоятельную жизнь. Впрочем, десантнику Пехову, судя по его словам и свидетельству куратора ордена — в прошлой жизни они были знакомы, было за сорок…
Но это не мешало ему.
— Паша достаточно уже окреп для того, чтобы войти в штат сегуна и выполнить новую, возложенную на него орденом миссию, — сообщил как-то куратор, с уважением поглядывая в суровое лицо семилетнего воина.
— Да как же это? Где видано? — всплеснул руками Ким. — Да его же первый попавшийся разбойник голыми руками…
— Голыми не голыми… посмотрим, — мрачно улыбнулся Мико, покручивая в руке нож.
— Через год Хидэтада будет просить тебя прислать в его ставку заложника {2} . Конечно, он будет думать, что ты пришлешь Хаято, но…
2
Обмен заложниками происходил не только в военное, но и в мирное время. Обычно, подписывая договор о мире или вассалитете, следовало отправить кого-нибудь из родственников, обычно сыновей, в ставку сюзерену или, если речь шла о мирном договоре, новому другу в качестве заложника. Эти заложники жили на правах гостей или служили как придворная аристократия, но они не имели права покинуть новое место пребывания без специального на то разрешения.
— Короче, выпишешь мне подорожные, а там я разведу как-нибудь сегуна на то, что он возьмет меня в свою личную охрану. Главное, не дрейфь, папаша, и изображай из себя полного лоха. А будут удивляться, прикинешься ветошью, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю… какая разница, какой сын.
— Если ты произведешь должное впечатление на сегуна, господину Дзатаки не придется краснеть, принимая тебя обратно, — пришел на помощь Киму куратор. — В случае же провала, — он вздохнул, — не думаю, что тебя, Паша, приговорят к отсечению головы. Все же приемный сын даймё, родственник и все такое… Хотя смотря за что. — Его лицо на секунду омрачилось, но тут же он дружески похлопал Мико по тщедушному плечику. — Всем будет лучше, Паша, если ты останешься в ставке.