Ветер над яром (сборник)
Шрифт:
Невелик был фиорд и мало ансов насчитал я. Мунир и Брун властвовали тут в отсутствие Одина, под рукою же их ходили ансы-воины с быстрыми громами на ремнях, числом дважды по десять и еще пять, да еще один, что обитал на страж-башне.
На третий день от прихода, собрав нас, сказал Мунир: “Худые вести в устах держу, сразу говорить не хотел, пир портить гостям недоброе дело. Но свершилось: пришел час Рагнаради и побеждены асы, герои же пали вторично и не возродятся вновь, с ними и смертные легли. Плач же, Хохи-хёвдинг, сын Сигурда, ведь не увидишь ты больше братьев своих”. И, повысив голос, вскричал: “Но живы асы и скоро придут! Велено сказать: изгнанные с круга небесного в круг земной войдут. С вами жить будут, в Гьюки-фиорде. Готовы ли вы, дети Одина, отца своего встретить и от бед хранить?” И ответил я за всех: “Можем
Быстрым громом владеть учили нас ансы, и твердые плоды роздали. Бросивший такой плод вздымал землю к небу, и там, где оседала земля, засеяна она была железом. И старательно подчинялись мы Бруну-оружничему, он же не был горд и снисходил к смертным, особо выделяя Хальфдана, сильнейшего: валькирий делил с ним и огонь воды подносил. Побратимы же не завидовали Голой Груди — ведь и вправду из всех первым он достоин был дружбы анса.
Не жалея тел своих, познавали дети фиордов тайную мудрость божественной битвы. И уменье хранить асов от злых козней также постигли, заплатив жизнями двоих. Имена же неудачливых таковы: Рольф Белые Штаны, сын Хьягни Скаллагримсона и Гондульф Безродный, что пристал к дружине Сигурда ярла в стране англов. Когда пробегали часы ученья, каждый проводил время по-своему: иной к валькириям шел, другой у столов садился, требуя мяса и сладких камней. Ни тем, ни другим не препятствовал я.
И вот пришел ко мне Бьярни, говоря: “Сагу сложить хочу, твоя сага будет, Хохи! Кто другой, не став ярлом, сагу имел? Нет таких. Сплел я слова в венок, кёнинги огранил. Но нет среди них одного, и распадается цепь. Хочу видеть жилище Мунира. Помоги, ярл!” Так назвал меня Бьярни, с которым разорял я в детстве птичьи гнезда, и не мог я отказать. На отшибе стояла обитель аса: невысока, в один накат, окна плотная ткань прикрывала и твердая вода. Дверь же вестник богов запирал: без засова, без замка стояла дверь, но не играл ею ветер. Сказал Бьярни: “Кинжалом сломать запор нетрудно, прошу тебя войти со мною. Ушел Мунир, и мы войдем и уйдем. Коли вернется ас и увидит меня одного, проклянет. Тебя же простит, ибо ты Сигурда сын и Одину не чужой”. И правда была в словах Бьярни, разумного не по числу пройденных зим, но по воле богов.
Решив, сделали: кинжалом открыли дверь обители Мунира и вошли. Мрака полог разогнали, засветив звезду в потолке. Скудно жил вестник богов, но скудость жилища была достойна мужа: много железа, мало золота. Три двери предстали взору. Первой ближнюю открыл Бьярни, но не было в малой палате чудес: стол да табурет, да ящик, умеющий говорить. И огорчился Бьярни: “Что в сагу вплести? Дверь сломали, стол увидели. Беден, вижу, Мунир ас”. Ответил я: “Горевать не спеши: ведь еще одна дверь перед нами, а вот третья. Не там ли чудеса?” Вторую дверь распахнул Бьярни, и мы вошли. Узкое ложе открылось нам, покрытое серой тканью, над ложем лик Одина, подобный виденному нами в руках Мунира. Но больший и в странных одеждах был Отец Асов. Другая стена не видна оказалась, укрытая тканью багряной. В середине отметина, белый круг, на белом же — черный знак, схожий с пауком. На третьей стене оружие висело и, не поверив зрению, трижды закрыл я глаза и открыл, ведь знал я это оружие.
Спросил: “Бьярни, что видишь?” И ответил Хоконсон так: “Вижу то, что говорят глаза: секиру брата твоего Эльдъяура, взятую им из рук Сигурда ярла. От Агни Удачника счет зим той секире. Вижу и щит брата твоего Локи. Не спутать его с иными, ведь изгрызен край зубами Бальгера Злого Воина, пращура твоего. Вот что вижу”. Говорю я: “Странно, откуда они здесь? Спрошу Мунира”. Третью дверь отворил Бьярни, и мы переступили порог. Странным был третий покой: полки вдоль стен, на полках же, тесно одна к другой теснясь, шкатулки слов, писанные не рунами. Такие видел я в походе на Эйре: ценят их тамошние и полезно взять такую добычу, ибо
И взглянул мне в лицо брат мой Эльдъяур. Чаша из твердой воды скрывалась под тканью, наполненная водой обычной; крышкой была накрыта чаша, и плавала в воде светлокудрая голова сына Ингрид-свейки. Раскрыт был рот брата, словно кричал сквозь воду Эльдъяур нечто, и так громок был крик, что не слышал я сквозь него слова Бьярни, лишь видел: шевелятся губы скальда. Бьярни же, поняв, приблизил рот к плечу моему и укусил: так сумел заставить меня не слышать жалобу брата. И сказал Хоконсон: “Что стоишь, Хохи, словно замерз? Не видишь разве: обман вокруг и смерть. Не чертог асов здесь, но сванов 14 берлога, оборотней, рожденных слюной Фенрира, волка зла. Ведь викинг, голову врагу отделив, с почетом ее воронам отдаст, глумиться же не станет. Кто, если не сван, оружие похитив, надругается так над мужем ладьи?” Еще сказал: “Слышал же: не наш язык у тех, кто в личинах ансов. Лишь Мунир ясно говорит, да Брун немного. Видел же: лики богов поддельны, не таковы, как в сагах описаны. И кровь у Мунира красна: помнишь ли встречу? Видно, ждет нас зло. Спасемся ли? Пора уйти, но не выпустят!” Ответил я: “Не выпустят — убьем. Сам поведу”.
14
Сваны — демоны зла, оборотни, порабощающие людей (сканд.).
И, покинув логово поддельного аса, послал я Бьярни сказать побратимам обо всем. Вернулся, говоря: “Согласны они с тобой. Хорошо придумано, сказали”. Придумал же я вот что: сванам вида не подавать до утра. Утром же, приняв пищу, убивать. Руками, пока не ждут, после — быстрым громом. Ключнику же нужно так говорить: за дверь — жизнь, откроет — пощадим его и дев. И откроет, гнусный, кровь своих жен и свану дорога.
X
Рыжие викинги бродили по берегу, стаскивая тела своих в одно место и укладывая их штабелем. Одиннадцать осталось их, а вдоль побережья, на шестах, укрепленных меж камней, скалились головы. Какая выше, какая ниже. Тридцать пять голов, и вокруг каждой — драка. Тяжелые иссиня-черные птицы, хрипло бранясь, суетились в воздухе, отталкивая одна другую, и на месте глаз у многих голов алели провалы. Руди Бруннер вздрогнул и, отойдя от окна, вновь сел на пол, прислонившись к пульту. Тридцать пять за двадцать восемь. Хороший расклад. Особенно если учесть, что эти скоты начали резать без предупреждения, всех разом. Страшно подумать, что было бы, сумей они пробраться в оружейную. Могли ведь! Но решили сначала с огнем побаловаться…
Казарму рвануло уже тогда, когда Руди ввалился в аппаратную и запер за собой дверь. Зазвенело в ушах, качнуло, посыпались стекла, но не больше: бетонный щит удержал взрывную волну и стальные жалюзи тоже сделали свое дело. Удача опять, в который уже раз, не оставила Руди Бруннера. Если и было место на базе, где вполне можно было отсидеться, так это именно аппаратная. Еще надежнее, конечно, было бы в огневой точке на холме, но поди добеги до нее в этом аду. Кто попытался, лег. Так что спасибо и на этом.
Перед любым судом Рудольф Бруннер может быть спокоен: он не нарушил присяги. Драться до конца? Таков долг. И штандартенфюрер кинулся в аппаратную только тогда, когда умолкший автомат пришлось выбросить. “Драться до смерти? А зачем? Кому будет хорошо, если славный парень Руди Бруннер ляжет на камни, как остальные ребята, и из его глаз будут кормиться вороны? Ни в какой присяге об этом нет речи. Он сделал, что мог. Теперь нужно ждать. Наверняка рыжики добрались в радиорубку уже после начала стрельбы, ведь казарма держалась до самого взрыва. Значит, радист дал сигнал. Помощь придет, это несомненно. Просидеть в аппаратной пару часов — пустяки, этим скотам сюда ни за что не добраться. А там пускай выясняют, с чего вдруг этим дикарям вздумалось бунтовать…”