Ветер с Итиля
Шрифт:
План Степана состоял в том, чтобы поводить Николай Петровича по чащобам с шептанием молитв, бормотанием заклинаний и вознесением рук к небу. А как начнет смеркаться – вывести к новоиспеченному колодцу и поведать ладно скроенную небылицу. Поверит, ох, поверит Николай Петрович нехитрой истории. Уж Степан позаботится, чтобы поверил, вернее, уже позаботился – колодец удался на славу.
Белбородко обставил священное место со знанием дела: воткнул по периметру ямы три шеста и насадил на каждый по человеческому черепу, ради выгодного дельца пришлось в Питере смотаться на одно кладбище и пообщаться с тамошними «специалистами». Приволок с поля штук двадцать
3
Свастика является одним из древнейших символов. Обычно связывается с культом огня. Фашисты, питавшие склонность к различным мистическим учениям, лишь позаимствовали ее.
Конечно, пытливый взгляд сразу же определит новодел. Но, во-первых, бегающие глазки Николая Петровича смотрят вовсе не пытливо, а затравленно-безумно, и во-вторых, если и найдет на него прозрение, то можно будет сказать, что, дескать, он, Степан, уже успел сотворить несколько обрядов, благодаря которым колодец и не сожрал посетителей. От обрядов же остались некоторые реквизиты, которые дражайший Николай Петрович должен аккуратненько собрать и разместить в своем жилище, дабы в нем поселились достаток, мир и благоденствие. Вот только с камнями поломается горемычный, придется в рюкзак их грузить да на себе переть…
Степан удалился от деревни на порядочное расстояние. Редкий лесок уже давно сменился зарослями да буреломами. Продравшись сквозь какие-то кусты, он вдруг вышел на большую поляну. Огляделся. Почти идеальный круг, в диаметре метров триста, не меньше. Посередине возвышается некое подобие идола – столб с кровожадной оскаленной мордой наверху. Вокруг, по четырем сторонам – здоровенные валуны, не чета тем, что Степан притащил для жертвенника. Стоунхендж, да и только!
«Должно быть, местные развлекаются, – подумал он, – в язычников играют. Только вот книжки не те читали, потому и идол какой-то странный.
Или, еще проще, какой-нибудь бай из райцентра решил заняться туристическим бизнесом и налепил колорита, бери – не хочу. Вот только не потрудился заглянуть в специальную литературу».
За спиной хрустнула ветка. Степан от неожиданности вздрогнул и обернулся.
Перед ним стояла хорошенькая девушка лет двадцати. В наглухо застегнутом спортивном костюме. Из-под куртки, натянутой поверх толстого свитера, виднеются ножны. Черные волосы коротко острижены.
– Ты бы не шастал здесь, пожалеешь, – сказала она тихо.
– Чего это?!
– А того, места дурные… Уматывать тебе надо, пока ребра не пересчитали…
Степан задумчиво посмотрел на девчонку:
– Так, говоришь, ребра пересчитают… Звать-то тебя как?
– Светка, – хмуро ответила та.
Степану на мгновенье показалась, что заросли, окружающие поляну, вдруг сами собой расступились. Вооруженные нехитрым крестьянским инструментом: серпами, да вилами, да топорами, – на поляну медленно вышли мужики и бабы. Столпились вокруг столба. Опустились на колени и забормотали что-то невнятное. С совершенно стеклянными
Гул постепенно разрастался, усиливался, и вот наконец поляна взорвалась разноголосым матерным фонтаном. Странная молитва поминала и «крест», и «семь гробов», и пресловутую «богову душу». Коленца выделывались такие, что Степан невольно заслушался. Смысл улавливался вполне определенный: собрание осуждало некого человека, который каким-то хитрым, враз и не поймешь, способом убил своего отца и жил с матерью, как с законной женой. Причем жил во всех нюансах и подробностях.
«Старику Фрейду, – подумал Степан, – надо было заняться исследованием языческих культов да аграрной магии, а он все – Эдип да Эдип… Впрочем, прав был матерый психоаналитище – назови он комплекс не греческим благолепным именем, а русским многосложным, оканчивающимся на „…мать» да переведи оное название на язык, понятный соотечественникам, быть бы ему битым камнями на какой-нибудь благопристойной венской площади…»
Внезапно общество затихло. С колен поднялся мужик. Пролаял что-то в небо и запустил туда же увесистый колун. Колун не задержался во облацех – грохнулся, едва не зашибив владельца. Общество вновь разразилось вычурной тирадой.
«Дожди не нравятся, – усмехнулся Степан. – Понимаю, надоели. Мне тоже».
Степана не слишком удивило «богослужение».
В языческих культах сквернословие применялось как нечто само собой разумеющееся. Это уже потом, чуть ли не при Иване Грозном, когда хотели отвадить народ от древних богов, стали поговаривать, что-де слова эти не русские, татарами занесены и потому «поганые». Однако при весеннем севе, дабы земля рожала пышные колосья, мужик лежал на пашне, как на жене, и матерился на чем свет, ничуть не сомневаясь в родном происхождении выдаваемых пассажей.
«Может, оттого и загнулось у нас сельское хозяйство, – ухмыльнулся Степан, – что слишком много участковых да психиатров развелось. Загубили обычай, земля-то и ополчилась на мужика – родить перестала».
Вообще-то надо было не ерничать, а внять совету Светки и сматываться поскорее. Аванс, в конце концов, можно возвратить. Деньги – дело наживное, а шкуру новую не сошьешь.
История проклевывалась самая что ни на есть мерзейшая. Наверняка за «братией» стоит кто-то вроде него, Степана, только масштабом покрупнее. И свидетели местному шаману ни к чему, как, впрочем, и конкуренты… Хуже нет, чем соваться на чужую делянку.
Затрещали сучья, послышалось глухое ворчание. «Словно медведь через валежник продирается», – подумал Степан.
Из зарослей вышел Семеныч с двумя ражими молодцами. Оба точно в таких же спортивных костюмах, что и Светка. Подтянутые, стрижки короткие. У одного ствол.
Семеныч кивнул парням, мол, все, как условились. Зло прищурившись, взглянул на Светку:
– Знал, что догляд за тобой нужен. Кого пожалела, дура?
– Никого я не жалела, – зыркнула Светка, – встретились да разошлись. Чего привязался?
– Будто я не слышал, чего ты ему натрещала, – ухмыльнулся Семеныч. – Да за такие дела знаешь, что бывает?
– Что, шпионил за мной? – вспыхнула девушка.
– Пасечник с тобой и разговаривать бы не стал, отдал бы шершням на забаву… Знаешь, что они с отступницами делают? – не удостоив ответом, продолжил Семеныч. – А я вот вожусь по-родственному, дурень старый.
– Ишь, благодетель выискался! – сорвалось у Светки.
Семеныч побагровел:
– Ты у меня ща поскалишься!
Он хотел отвесить Светке пощечину, но девчонка проворно отскочила.