Ветер с севера
Шрифт:
– Какого черта, Лео! – взорвался наконец герцог. – Все, что меня интересует, так это жива ли его дочь и где она.
– Терпение, мессир. Дело в том, что дама Аранбюржа, опасавшаяся, что подозрения короля падут и на нее, поспешила покинуть Париж и перебраться в Лион, старую столицу Каролингов, где в то время обосновался второй король франков Карл. Однако каленое железо заставило ее припомнить, что, возвращаясь из пыточной, король часто шел в то крыло дворца, где с четой графов из Байе жила его дочь. Похоже, у Эда только теперь появились отцовские чувства к девочке. Позднее граф Беренгар с супругой покинули Париж и двинулись в свое графство, дабы уберечь его от набегов
– А принцесса?
– Ее с тех пор никто не видел при дворе Эда. Она исчезла, ибо король, по-прежнему вынужденный часто покидать свою столицу, опасался, что враги постараются избавиться и от последнего его отпрыска. Разумеется, Эмма не сын, но она – Робертина. Дочери также способны играть роль наследниц и этим опасны. Я помню из истории Рима, что, когда заговорщики убили императора Калигулу, у которого была единственная дочь-наследница, малютку схватили за ноги и били головой о каменную стену до тех пор, пока она не превратилась в кровавое месиво.
Нотарий герцога любил посмаковать подобные сцены. Даже видавшему виды Ренье порой становилось мерзко. Но сейчас он думал о другом. Леонтий видел нетерпеливое, злое выражение на лице герцога и потому поспешил продолжить. Самое главное известие он приберег под конец.
– После смерти короля Эда какое-то время еще вспоминали об Эмме, но потом ее постепенно позабыли. Словно ее и не было никогда. Даже те, кто считал, что дочь Робертина уехала с Беренгаром и Пипиной в Байе, не ведали ничего. Дело в том, что еще до смерти Эда в Париже передавали из уст в уста, что граф Беренгар, так долго отражавший норманнов, был убит после того, как его город был захвачен разбойником Ролло (у Ренье дрогнул угол рта). Говорят, этот безбожник и идолопоклонник превратил цветущий город в руины. Редким удачникам удалось спастись.
– Так, значит, выходит, что все зря… – вновь не утерпел Ренье. На сей раз голос его был полон уныния.
Леонтий торжествующе улыбнулся в бороду, но внимательный глаз герцога не упустил этого.
– Велю пороть, – тихо, но внушительно проговорил он. Грек тотчас заторопился, панически шурша сворачиваемым свитком.
– Совсем недавно стало известно, что Пипина из Байе не погибла. Потеряв близких, подвергшись поруганию, она все же сумела уйти из Байе и с толпой беженцев прибыла в Анжу к своему брату Фульку Рыжему, виконту города. Он позволил ей жить в одном из окрестных монастырей, где она пребывает и по сей день. Вместе с дочерью.
– С дочерью? Я не ослышался? Ведь ты сказал, что у них с Беренгаром сын?..
Он внезапно осекся, поняв. Губы его медленно поползли в сторону в усмешке.
Леонтий тоже блеснул зубами.
– И дочь как будто бы тоже зовут Эммой.
Герцог откинулся в кресле, расправил плащ с драгоценной фибулой, на которой глухо сверкнул рубин.
– Ты хорошо поработал, еретик.
Потом, глядя на уголья, герцог пробормотал:
– Выходит, все так просто…
Он умолк, глядя на седеющие пеплом уголья на подиуме очага. Улыбка не сходила с его лица, но глаза смотрели в пространство.
Леонтий, возвышаясь над герцогом, смотрел на него со скучающим видом. Он хорошо знал своего господина и теперь словно читал у него в мыслях. Сейчас Ренье осознавал, что забытая, но обладающая огромными правами принцесса станет для него легкой добычей. Разыскать девушку в глуши, убедиться, что их сведения не ошибочны (в чем Леонтий не сомневался – ему никогда не лгали на допросах) и Эмма из Байе суть та самая Эмма из рода Робертинов, и привезти ее, никому не известную девушку, сюда.
– Это следует поручить
Однако Ренье Длинная Шея лишь задумчиво кивнул.
– Да, именно. Он добрый воин и преданный пес. И он единственный из моих людей сможет опознать Эмму. Он видел ее. Как ты думаешь, Лео, может ли человек узнать во взрослой женщине девочку, которую видел совсем ребенком?
– Ну, – Леонтию стало смешно, – ваш вавассор скорей с первого взгляда отличит ковку секиры – рейнская или норманнская. Что же до женщин… Хотя этого вояку Бог разумом как будто не обидел. И он помнит, что девочка была рыжей, как и королева Теодорада. Что ж, возможно.
– Ступай, кликни его, – отрывисто приказал Ренье.
И прищурился на вскинувшиеся от дуновения хламиды грека язычки на угольях.
– Итак, Эмма… Рыжая Эмма.
Глава 2
Аббат Ирминон, тучный, рослый, с похожей на гладкий шар головой, увенчанной раздвоенной митрой, придерживая полы нарядной ризы, обходил хозяйственный двор аббатства Святого Гилария-в-лесу. Было тихое предрассветное время после Вальпургиевой ночи, [78] в которую особенно сильна всякая нечисть, и хотя братия лесного монастыря окропила все вокруг святой водой и вечером обошла процессией все село, ударяя веточками освященного самшита по кустам и деревьям, а чтобы скотина была спокойна – сыпля в стойла и хлева соль, настоятель Ирминон лично пожелал убедиться, что силы тьмы не хозяйничали нынче в его владениях.
78
Ночь с 30 апреля на 1 мая.
Но, кажется, везде царил мир. В предрассветном сумраке монахи меняли на скотном дворе подстилку, где навоз был перемешан с солью. Над дверьми сараев прибивали крест-накрест веточку ракитника. Курили ладаном даже в свинарнике. От нечистой силы, портящей скот, не должно остаться и духу. Но сами четвероногие (хвала Создателю!), кажется, не пострадали – мулы шумно хрустели овсом, свиньи томно похрюкивали, блеяли овцы, еще не обросшие после зимней стрижки, подавали жалобные голоса ягнята. Полное лицо аббата расплылось в отеческой улыбке при взгляде на крохотных агнцев, и он не удержался, чтобы не войти в загон и не приласкать кое-кого из них, нисколько не заботясь о том, как странно выглядит его шитое золотом облачение в овечьем хлеву. Его посох с резным золоченым завитком на конце попридержал брат-ключарь – тощий старичок со скорбным лицом и венчиком седых вьющихся волос вокруг тонзуры, носивший имя Тилпин.
– Ваше благочестие, – негромко, но настойчиво проговорил ключарь, – скоро служба, вам пора быть в храме, а не среди безмозглых тварей.
– Помолчи, брат Тилпин, – с самым благодушным видом приняв у ключаря посох и грузно перебравшись через заплот, заметил аббат. – Это ты должен не спускать глаз с хозяйства, а не я. Но уж если ты больше святой, чем ключарь, так позволь мне заняться тем, что мне кажется богоугодным в это утро светлого майского дня.
И, не слушая больше нытья монаха, аббат широкими шагами направился к молочным фермам. Здесь тоже все было в порядке. Мерно били в донца подойников молочные струи, братья-скотники весело улыбались своему аббату, не вставая из-под коров, чтобы испросить благословения. Их было немного, и Ирминон спросил: