Ветер сквозь замочную скважину
Шрифт:
Я поприветствовал его, поднеся ко лбу сжатый кулак. Он не поднял глаза, не оторвался от бумаг, разложенных на столе, но я знал, что он видел меня. Мой отец видел все, очень хорошо видел. Я ждал. Он подписывал какие-то документы. За окном свистел ветер, во внутреннем дворе кричали грачи. Огонь в камине не горел. Отец редко звал слуг, чтобы те разожгли камин. Даже в самые студеные дни.
Наконец он посмотрел на меня.
– Как там Корт, Роланд? Как там твой бывший наставник? Ты должен знать, потому что, как мне сообщили, ты почти все свое время проводишь
– Бывают дни, когда он меня узнает, – сказал я. – Но чаще не узнает. Одним глазом он кое-как видит. Второго… – Договаривать было не нужно. Второго глаза у Корта не было. Его вырвал Давид, мой сокол, когда я проходил испытание в поединке с учителем. Корт, в свою очередь, убил Давида. Но Давид стал последним, кого убил Корт.
– Я знаю, что стало с его вторым глазом. Ты правда кормишь его?
– Да, отец.
– И моешь, когда он ходит под себя?
Я стоял перед отцом, словно нашкодивший ученик перед строгим учителем. Именно так я себя ощущал. Но как много вы знаете нашкодивших учеников, убивших собственных матерей?
– Отвечай мне, Роланд. Я – твой дин и отец, и я хочу получить ответ.
– Иногда. – И я в общем-то не солгал. Иногда я менял Корту белье по три-четыре раза на дню. Иногда, в особо удачные дни – всего один раз, а то и вовсе ни разу. Он был вполне в состоянии дойти до сортира, если я вел его под руку. И если он вспоминал, куда надо ходить по нужде.
– Разве у него нет сиделок?
– Я их отослал.
Отец посмотрел на меня с искренним любопытством. Я искал в его лице хоть какой-то намек на презрение – отчасти даже хотел это увидеть, – но презрения не было. Или я просто его не разглядел.
– Я воспитывал тебя человеком, достойным носить револьверы, чтобы ты стал сиделкой при сломленном старике?
И тут я разозлился. Корт воспитал не одну смену мальчишек в традициях Эльда и наставил их на путь стрелка. Но не все удостоились ими стать. Те, кому не удавалось пройти испытание и победить Корта в поединке, становились изгнанниками. Они уходили на запад. Уходили одни, без оружия, без всего. И там, в Крессии и еще дальше, в краях, где царила анархия, многие из тех побитых Кортом мальчишек присоединились к Джону Фарсону, Благодетелю, как его называли. К тому самому Джону Фарсону, который потом все разрушил – все, что пытался сберечь мой отец, что защищали стрелки рода Эльда. Фарсон дал им оружие, этим мальчишкам. У него было оружие, и у него были планы.
– И что же, бросить его теперь в выгребную яму? Такова, значит, будет его награда за долгие годы службы? А кто станет следующим? Ванней?
– Никогда в жизни, и ты это знаешь. Но сделанного не воротишь, Роланд, как тебе тоже должно быть известно. И ты нянчишься с ним вовсе не из любви. И сам это понимаешь.
– Я это делаю из уважения!
– Если бы только из уважения, ты бы его навещал, читал бы ему… твоя мать всегда говорила, что ты отменно читаешь вслух, и в этом она не лгала… но ты бы не стал вычищать его дерьмо и менять ему постель.
Я знал, что это правда. И все же отказывался в это верить. Официальное объявление о смерти было простым: «Габриэль Дискейн, родом из Артена, умерла, одержимая демоном, изнурявшим ей душу». Так всегда говорилось о людях знатного рода, покончивших самоубийством. Именно так и представили смерть моей матери. И все приняли эту версию без тени сомнений, даже те, кто связал свою судьбу с Фарсоном, тайно или не так уж и тайно. Потому что все знали (и лишь богам было известно откуда, уж точно не от меня и не от кого-то из моих друзей), что моя мать была любовницей Мартена Броудклока, придворного мага и главного советника моего отца, и что Мартен сбежал на запад. Один.
– Роланд, слушай меня внимательно. Я знаю, ты чувствуешь себя преданным. Считаешь свою мать изменницей. Я сам испытываю те же чувства. Отчасти ты ненавидишь ее. И я тоже ее ненавижу, отчасти. Но мы оба любили ее, и любим до сих пор. Ты был отравлен игрушкой, которую привез из Меджиса, и обманут злой ведьмой. По отдельности их силы, может быть, и не хватило бы, но розовый шар вместе с ведьминским колдовством… да.
– Риа. – Глаза защипало, но я собрал волю в кулак и сдержал слезы. Для себя я решил, что никогда больше не стану плакать на глазах у отца. Никогда в жизни. – Риа с Кооса.
– Да, она. Старая сука с черной душой. Это она убила твою мать, Роланд. Она превратила тебя в револьвер… и нажала на спусковой крючок.
Я ничего не сказал.
Он, должно быть, почувствовал, как мне плохо, потому что вновь принялся перебирать и подписывать бумаги у себя на столе. Потом опять поднял голову.
– За Кортом пока что присмотрят сиделки. А ты поедешь в Дебарию с поручением. Вместе с одним из своих товарищей.
– В Дебарию? В Ясную обитель?
Отец рассмеялся:
– Ты имеешь в виду ту обитель, где останавливалась твоя мать?
– Да.
– Нет, туда тебе точно не надо. Это страшные женщины. Они с тебя заживо кожу сдерут, если ты только шагнешь на порог их святого убежища. Большинство сестер Ясной обители предпочитают длинную мерку мужчинам.
Я не понял эту последнюю фразу. Не забывайте, я был тогда совсем юным, невинным и очень наивным во многих вещах – даже после всего, что мне пришлось пережить.
– Мне кажется, я еще не готов снова ехать куда-то с заданием, отец.
Он холодно взглянул на меня.
– Позволь мне судить, к чему ты готов, а к чему не готов. К тому же такого, как в Меджисе, там не будет. Да, я допускаю, что там опасно. И может быть, даже дойдет до стрельбы. Но, по сути, это обычная работа, которую надо сделать. Отчасти ради того, чтобы люди, которые начали сомневаться, смогли убедиться, что Белизна все еще в силе. Но прежде всего потому, что нельзя оставлять преступление безнаказанным. То, что неправильно, надо исправить. Тем более, как я уже говорил, ты поедешь туда не один.