Ветер в лицо
Шрифт:
41
Гордый не ошибся — это был Сотник.
Уговорив неумолимого врача выписать его из больницы, Виктор осторожно зашел в трамвай и сразу же поехал на вокзал. Поезд отходил через час.
Горовой, вернувшись из процедурного кабинета, нашел на своем столике короткую записку:
«Я уехал в Москву. Хочу постучаться в министерские двери относительно огнеупоров».
Гордей Карпович только покачал головой и загадочно улыбнулся.
Неожиданная встреча с Гордым смутила Сотника ненадолго. Грохочущая голова поезда нетерпеливо пыхкала, а вскоре отозвалась гудком...
В купе играли
На другой день утром, как и следовало ожидать, захотелось есть. С нижней полки вкусно запахло жареной курятиной и солеными огурцами. Выйдя на остановке из вагона, он чуть не опоздал на поезд, но ничего кроме консервированных бобов в буфете не нашел. Базары не только на вокзалах, но и на полустанках почему-то были запрещены. Голодный и злой, он вернулся в купе, где догадливые офицеры поделились с ним своими запасами.
Виктор знал, какие энергичные меры принимала партия в последнее время, но, пожалуй, того, что укоренялось десятилетиями, в течение нескольких лет окончательно не сломаешь. А надо ломать! Надо. И это хорошо, что на село едут опытные и честные люди. Им тоже нужна сталь. Сталь, сталь! Миллионы, сотни миллионов тонн стали. Тракторы, культиваторы, комбайны...
Лежа на полке, Виктор думал:
«Какие-то чиновники, благообразные святоши в авторитетных креслах, прячут от металлургов то, что для них важнее собственных рук — новые огнеупоры. Это все равно, что изобрести сеялку и засекретить ее от земледельцев. Кому же она тогда нужна? Ведь известно, что зеркальный паркет министерских коридоров — территория мало урожайная...»
Вечером справа за окнами вагона выросли гигантские очертания корпусов университета, очерченные огненными нитями иллюминации. Они виднелись издалека на матовом фоне серого вечернего неба и своей акварельной прозрачностью сразу же успокаивающе повлияли на Виктора. Да, у нас есть чем гордиться. Но это должно только удвоить ненависть к раздутым чиновничьим амбициям и их тупоголовым тайнам, которые под видом обострения бдительности беспощадно обворовывают государство...
Виктор сознательно оттачивал в себе гнев, как конник перед боем оттачивает саблю. Он знал: ему придется столкнуться с людьми, что обросли невидимой броней равнодушия, от которой отлетают любые аргументы, как от стены горох.
Сотник заночевал на Таганке у знакомого работника министерства Леонида Лобова. За ужином речь зашла об огнеупорах. Лобов смотрел на Виктора, как на обреченного.
— Да ты что? — Резко сгибая брови над удивленными глазами, воскликнул Леонид. — Изобретатели из Харьковского института все пороги в Москве обили. И напрасно... Рассекретить можно только специальным постановлением министерства.
— А кто же их засекретил? — Нервно спросил Сотник. — Это безумие, которого мир не видел.
— По предложению профессора Черепанова.
— Черепанова?.. — Это серьезно. Он — член коллегии, — удрученно сказал Виктор, глядя на подвижные усики над сочной губой Лобова, которые, как и брови, то остро взламывались, то расплывались в ровную русую полоску.
— И кстати, сам занимается огнеупорами, — улыбнулся Леонид той улыбкой, которая говорила, что ему известны
Действительно, этот приятный старичок с пышной снежной шевелюрой, с детским румянцем на щеках уже четверть века считается непререкаемым авторитетом во всех вопросах, касающихся проблемы огнеупоров. Виктор вспоминает, что во время празднования шестидесятилетия Черепанова в вестибюле министерства было выставлено несколько книжных витрин с трудами профессора, и большинство из них посвящались проблеме огнеупоров.
— Именно он и должен помочь! — Горячо воскликнул Сотник. — Утром же поеду к Черепанову. Он, кажется, работает в лаборатории его имени?
— Да, но... Не советую, — растянул в скептической улыбке свои холеные усики Леонид. — Ты выполняешь спецзадание министерства, а по сути — практик... Летаешь далеко от министерского улья. А если бы летал ближе, то понял бы, почему не следует обращаться к Черепанову.
Сотник готовил себя к баталиям, но он создал в своем воображении образ чиновника-бюрократа, механически штампующего документы грифом «совершенно секретно», и тот чиновник отнюдь не походил на известного профессора с умными голубыми глазами, чье имя он привык произносить с уважением еще на студенческой скамье. Нет, Лобов, конечно, ошибается. Если даже Владимир Авксентьевич и внес такое предложение, то, наверное, действовало какое-то досадное недоразумение, и Сотник сможет его переубедить. Заручиться поддержкой профессора — это значило выиграть дело...
Утром, не приняв во внимание скептические замечания Лобова, Виктор сел в такси и вскоре влился в подвижную массу автомашин, что густо шелестела по Садовому кольцу, как нашествие бескрылых жуков во время крупного стихийного перемещения.
Лаборатория Черепанова находилась в двухэтажном особняке, который нес на себе через века и десятилетия все признаки екатерининской эпохи. Желтые оштукатуренные колонны, над которыми нависают белощекие амуры с выщербленными крылышками; узкие, высокие окна, как бойницы; низкая железная крыша, делающая здание приплюснутым, словно по нему когда-то потоптался Гулливер.
Профессор как раз приехал из дому. Владимиру Авксентьевичу, видно, неплохо спалось. У Черепанова был вид человека, который только что вернулся с курорта. Время и возраст на него влияли мало, как и на тот дом, в котором он четверть века назад основал свою лабораторию.
Раньше Виктор встречал профессора в вестибюле министерства, где все вокруг шептали: «Черепанов, Черепанов», — и расступались перед его осанистой фигурой. Итак, не узнать Владимира Авксентьевича, когда он неторопливо пересекал приемную, где сидел Сотник, было невозможно.
Ждать Виктору пришлось недолго — из кабинета неслышно вышмыгнула секретарша, которая зашла туда вслед за профессором, и отчетливо показала на дверь:
— Владимир Авксентьевич просит.
Виктор подумал: «Для начала повезло».
Кабинет Черепанова отличался от сотен других кабинетов, которые приходилось видеть Виктору, только огромным количеством книг в дорогих переплетах. На полках стояли какие-то старинные фолианты, тщательно обтянутые телячьей кожей с золотым тиснением, а ниже, за стеклом — учебники для вузов, созданные при участии Черепанова. Эти книги были переплетены значительно скромнее, но именно они и придавали кабинету торжественного величия, ибо, казалось, здесь даже воздух до последней молекулы насыщен творческими мыслями и дерзаниями одного из мужей науки, еще при жизни знающем о своем бессмертии.