Ветер военных лет
Шрифт:
— Молчи, не сбивай дыхания.
— Все, — ответил ему Чирков. — Я свое восхождение на Памир закончил. Можете считать меня предателем. Но, по-моему, говоря в шутку, конечно, предатель вы, Глеб Владимирович. Нечего сказать, втравили в экскурсию.
Вдвоем с Русаковым мы добрались до самого верха. На последней площадке расположились наблюдатели артиллеристов. Аккуратно вытащив из стенки трубы отдельные кирпичи, они через эти амбразуры могли обозревать окрестности в радиусе полутора десятков километров, не высовываясь над краем трубы, чтобы не выдать себя.
Человек десять наблюдателей расположились около хорошо замаскированного
Артиллеристы, дежурившие на вышке, подробно рассказали нам обо всем, что видели со своей трубы в последнее время, чем хорошо помогли нам.
— Ну, как вам тут живется, товарищи? — спросил я.
— Да что, товарищ генерал, — показал в улыбке удивительно белые и ровные зубы молодой лейтенант с простым крестьянским лицом, — привыкли уже. Несколько дней живем. Вначале казалось, что труба от ветра, что ли, качается и, того и гляди, упадет. А теперь уж и не замечаем.
— Зато красота-то какая кругом. Особенно на рассвете и на закате, застенчиво и чуть нараспев сказал кто-то из сидевших за моей спиной.
— Красота-а-а! — насмешливо протянул другой голос. — Особенно как немец начинает по трубе бить. Ты от этой красоты даже глаза зажмуриваешь!
Все дружно рассмеялись, весело и беззлобно.
— Нет, товарищ генерал, — вступил в разговор полноватый, хотя и совсем молодой парень. — Главная неприятность — за харчами лазить. С одной стороны, руки заняты, того и гляди, с лестницы загремишь. А с другой — наш Вася щи сильно любит, обязательно с собой чуть не котел тянет, да еще и норовит первым подниматься. Я этих щей больше всего боюсь: ведь рано или поздно обязательно мне на голову выльет.
Все опять засмеялись. Чувствовалось, что Вася и щи — постоянные предметы для шуток. Вообще, артиллеристы, находясь здесь, прямо скажем, в труднейших условиях, держались молодцом и службу свою несли отлично. Их разведданные постоянно пополнялись новыми. Прекрасно налаженная радио- и телефонная связь позволяла им держать в курсе дел штаб артиллерии армии и командование артиллерийских дивизий, а также начальников разведки армии, корпусов и дивизий.
Мне было очень жаль, что Чирков не сумел добраться до верха: никакая карта никогда не заменит обозрения местности с высокой точки. В тот раз, когда мы лазили на трубу, я в результате этого «трубного восхождения» почерпнул для себя очень много. Думаю, что генерал Чирков тоже жалел, что спасовал. Это был на редкость собранный и организованный человек. Как командир, он даже страдал некоторой педантичностью. Бывало, позвонишь ему по телефону, чтобы дать какое-либо распоряжение, изменяющее предыдущее, он внимательно выслушает, переспросит, если нужно что-то уточнить, но прежде чем сказать: «Есть. Будет выполнено, товарищ командир корпуса», непременно задаст вопрос: «Письменный документ, подтверждающий ваше распоряжение, будет?»
Зато при выполнении любого приказа генерал Чирков, как говорится, семь раз отмеривал, прежде чем отрезать; все у него было продумано, рассчитано, проверено, так что, как правило, все задания выполнялись
Генерал Русаков тоже был исключительно доволен. Он вообще любил всякие рискованные, неординарные затеи. Обладая большой личной храбростью, Русаков отличался умением проводить ошеломляющие своей необычностью операций, особенно ночные. При этом умел брать на себя ответственность и был всегда готов, так сказать, платить за свое стремление отступать от стандартного рисунка боя. Но, говорят, везение сопутствует умению и таланту: как правило, все ночные операции дивизии Русакова были к тому же и эффективными. Здесь, на трубе, он, видимо, тоже нашел какие-то неожиданные решения, на которые его натолкнуло обозрение местности. Генерал, оторвавшись от стереотрубы, с хитрым блеском в глазах несколько раз сказал: «Так-так…» — и, довольный, потер руки.
К сожалению, загадка плацдарма яснее не стала. Пришлось организовывать довольно многочисленные вылазки разведки на самую опушку леса. По полученным сведениям, гитлеровцы из леса не ушли.
Мы находились в исходном положении для наступления уже сутки, а добыть «языка» не удавалось никак. Последняя перед прорывом ночь. Я не находил себе места, мучительно выискивая доводы в пользу то одного, то другого решения. А время летело с фантастической быстротой. Я с тревогой и опаской поглядывал на часы. Уж не спешат ли они? Прикладывал руку то к правому, то к левому уху — и в размеренной работе механизма мне слышался бесстрастный приказ: «Да-вай, да-вай, ре-шай, ре-шай, по-ра, по-ра».
Несколько раз звонил А. С. Жадов, спрашивая, что с плацдармом, каково мое решение.
А что я мог решить?
В два часа по телефону сообщили, что проведенной разведкой боем наконец взят пленный. Свет надежды блеснул в моих глазах.
— Давайте сюда! Немедленно! — приказал я.
Пленный оказался худым, тщедушным человеком средних лет, с утомленным, измученным и каким-то опустошенным лицом. Он был очень испуган, ежился и озирался по сторонам, отвечал торопливо, сбивчиво.
— Какой последний приказ командования известен вам? — спросил я.
— Я не знаю, приказ ли это… и если приказ, то последний ли… неуверенно ответил немец, — но мне говорили… я слыхал, что есть приказ в случае, если русские, то есть если вы… если русские начнут наступать, то все должны перебраться на тот берег.
— Абсолютно все?
— Да. То есть нет. Должно остаться прикрытие.
— Это точно?
— Нет-нет! Я не могу утверждать, что это совершенно точно Но я слышал от старших офицеров, что такой приказ есть.
Что было делать? Вот и «языка» добыли, а ясности от этого не прибавилось. Что сейчас, ночью, немцы сидят на своем плацдарме, это бесспорно, потому что все попытки разведчиков проникнуть в лес, целиком занимающий плацдарм, наталкиваются на плотный огонь противника.