Ветка Вятка
Шрифт:
– Что случилось с тобой? – будто спрашиваю я у комплекса.
– Бросили строить меня, – кручинясь, отвечает недострой.
– Когда это случилось?
– А, как Союз пал, так всё и умирать стало.
Антураж русских городков, на веки потерянный и позабытый в столице, манит к себе, приковывает взгляд. А нас манит собор на горе, к которому мы и направляем свой путь.
Собор Спаса Преображения встречает надписью на придорожном камне, похожем на сюжет «налево пойдёшь… направо пойдёшь…»: «Охраняется государством». Год установки камня и надписи, а также и подпись под самой надписью, намекают на то, что охраняет собор РСФСР. Но камень с надписью – всего
– Как кремль выстроен, – указывает на стать собора папа.
И опять под слова родителя воображение наполняет голову яркими красками: вечер опускается на город, хмурый, суровый в своём великолепии. Неприятельская армия идёт на приступ, темень разрывает вспышки зажжённых стрел и бутоны факелов. За стенами собора-кремля спасения ищут жители города. Защитники стен льют на головы огненную смолу, рубятся с нападающими. Крики, вскрики, ор, бряцанья и бой железа – всё смешалось в один протяжный мрачный стон. Чем завершится битва: ни нам, ни вам узнать не суждено, ибо картина, вызванная фразой и воображением, взнуздав гнедого, стремительно уносится из нашей истории в свою – вековую.
Мы на территории. Собор нависает над нами всей своей сорокатрёхметровой мощью колокольни и спутников-построек. Здесь тоже есть жизнь, правда жизнь тихая, теплящаяся своей нежной красотой. Будто родничок после схода сели вновь ищет себе путь на волю, на поверхность, на воздух. Превратится ли этот родничок в бурный речной поток? Время покажет, но речной поток здесь был, речной поток уже здесь бил.
Из собора к нам навстречу выпрыгивает чумазый чернявый мальчонка в большемерящей рубашке и таких же штанах.
– Дядь, дай монетку, – клянчат его уста, протягиваются его руки ко мне.
Всё как в классической литературе царских времён:
– Дядь, ну дай монетку.
Мне тут же вспоминается Харьков. 2007 год на дворе, больше десяти лет ещё до нашей поездки. Площадь перед железнодорожным вокзалом с поющими и танцующими фонтанами. Фонтаны поют:
– Моя краина Украина.
Вечерняя подсветка, брызги. Люди ждут ночной поезд, его же жду и я, коротая время со своими приятелями. Маленькая цыганская девочка в коротком грязном платье, так же, как и здешний мальчуган реинкарнирует отечественную классику:
– Дядь, дай монетку.
После отказа она проявляет настойчивость:
– Ну дай монетку!
Лезет обниматься. Получая желанный «кругляшок», пропадает со сцены в неизвестном направлении. Катя – жена одного из моих приятелей, наблюдавшая этот жизненный эпизод, коротко бросает в пространство, качая головой:
– Ну вообще…
Мальчуган чернявый, но глаза у него небесные голубые, не цыганские.
– Ты на себя то посмотри, – указывает мне голос.
Что за голос? Надеюсь это не раздвоение личности. Так вот, смотрю на себя и вижу очередной эпизод своей молодости (да-да, по меркам «юности» я уже глубокий старик, дорогие мои читатели. Ощущаю ли я себя таковым? – Это врятли). Сижу на деревянной лавке в сквере Народного ополчения Пролетарского района, что завис будто гимнаст между двух автомобильных перекладин Автозаводской улицы. Чего-то или кого-то жду, не помню. По скверу мимо меня идёт мужчина лет сорока-пятидесяти с классической внешностью военнослужащего в отставке. Из-под куртки выглядывает тельняшка, под носом дуга аккуратных коротких усов. По звукам
– Хватит по одиночке в парках сидеть! Иди с девочками встречайся! И так, не рожаете, так он ещё в парке один сидит! Красивый русский голубоглазый парень! Правда волосы чёрные почему-то… Девчонок отбою не будет! Иди встречайся!
Вспоминая, его пассаж усмехаюсь, смотрю на мальчонку – вижу внешностью себя. Внизу, под холмом лежит Судиславль во всём своём великолепии и сердце на это великолепие родное отзывается. Ещё не на Вятке я, но Родина уже говорит:
– Ты дома, жаворонок!
11. Форпост
Наш автомобиль взбирается на очередной подъём. Надрывно гудит мотор. Лес, будто армия часовых плотно обступил трассу. В лучах яркого солнца, что бросает линии света на окружающий пейзаж, видно каждую чёрточку, каждый дефект старого асфальтового полотна. Дорога пуста. Редко когда тронешь руль, чтобы объехать яму или глубокую выбоину, а «неровности» те, что по мельче, объезжать нет смысла, они тут повсюду. На встречу проносится древняя потёртая «Тойота», неопределяемого цвета, слившегося в рыжую ржавчину. «Японец» считает колдобины дороги, весело на них подпрыгивая. Встречный автомобиль лишь на миг отпечатывается словно на картинке, на сетчатке глаза дабы заявить «вот он я», а затем напрочь уносится из истории взнуздав подкопотных коней.
Впереди тянет за собой кузов большегруз. Идёт медленно, идёт аккуратно, выискивая ровную «межу». Расстояние меж нами сокращается с быстротой равной длине звучания слова «эквилибристика», когда звуки растягиваешь, словно мех аккордеона.
– Ээ-квии-лии-брии-стии-каа, – вот так и уже выполз на пустую встречную полосу, и обогнал большегруз, и он отстаёт от тебя в зеркале заднего вида, растаивая за поворотом словно мираж в зелёной пустыне, а ты всё повторяешь: «эквилибристика», и гласные тянутся привязанные за нитку.
Все они (большегрузы ли, легковушки ли) таят в зеркале заднего вида, будто мороженое поставил на солнце, и оно медленно превращается в сладкую жижу, образуя капельки на шоколадной глазури.
У тебя, читатель, может создастся не верное впечатление, что одиночество пустыни в этих краях обманчиво, как у Быкова в «Истребителе», в той части, где белогвардейские «недобитки» в тайге под каждым кустом хоронились и за Полей Степановой подглядывали, пока она в чём мать родила по лесу лазила. Спешу тебя заверить, дорогой мой, это не так. Здесь одиночество больше походит на таёжную прозу Виктора Астафьева и Михаила Тарковского – скорее медведь из-за куста вылезет, чем человек. И Поле Степановой лазить по лесу более спокойней за свой срам… менее спокойней за свою жизнь (хотя последнее утверждение, несомненно, спорно).
Я обращаюсь мыслями к утренним часам текущего дня, и вместе с ними, прицепившись вагонами, с горкой нагруженными воспоминаниями, в голову влезают часы вечерние и ночные дня прошедшего. Судиславль – пройденный этап нашего путешествия, казалось «с глаз долой, из сердца вон» должен был улететь в прекрасное далёко, но он поразил собой, оставил след в извращённой душе столичного прозаика.
В Москве за лоском дорогих ресторанов, нейлоном всю ночь светящихся витрин и рекламных баннеров и вывесок, за сутолокой у магазинов и ларьков, у входа на станции метро, на автобусных остановках мы…ладно… я и не мог себе представить, что где-то существует жизнь иного склада и форпостом этой жизни выступает для меня Судиславль.