Ветла
Шрифт:
Пришелъ большой праздникъ Святая Троица. Разрядилась Опанасова жинка: запаска клтчатая, кирсетка [8] лучшаго зеленаго сукна, вся красными цвтами расшитая, квартухъ и блые рукава — въ шелку, всми колерами отливаютъ, коралловое намісто съ дукачемъ, — король, а не баба! Идетъ она въ церковь, выступаетъ червонными чоботами на серебряныхъ подковкахъ, — вс ей дорогу даютъ,
8
Безрукавка; квартухъ — фартукъ; намісто — ожерелье съ крупною монетой.
И вотъ входитъ баба въ храмъ Божій и видитъ: на ея мсг — самомъ почетномъ, первомъ отъ амвона — стоитъ незнаемая молодица, такая видная изъ себя, большая, да тучная, а лицо темное, какъ у волошки, и суровое; брови надъ переносьемъ срослись.
— Посторонись! — сказала Опанасова жинка.
Молчитъ молодица, будто въ ротъ воды набрала, и ни съ мста. Разгорлось сердце въ Опанасовой жинк.
— Кто ты такая, молодица? говоритъ она, — откуда ты взялась, что вздумала ставить мн ногу на чоботы? Знать бы сверчку свой шестокъ, такъ оно, пожалуй, и лучше было бы!..
— Оставь меня, баба! угрюмо отвтила молодица, — и теб, и мн оттого лучше будетъ…
— Какъ не оставить! — поди прочь съ моего мста! Я постарше тебя.
— Неправда твоя, Опанасова жинка! все такъ же важно возражала суровая молодица, — и старше я тебя, и большаго почета стою.
Засмялась Опанасова жинка.
— Горазда ты шутить, красавица, да шутки-то твои некстати! — видишь, сколько здсь народу? Все это мои дти, и вс они, какъ одна душа, почитаютъ меня за мать, а ты можешь ли похвалиться по-моему?
— И дтей у меня побольше твоего, Опанасова жинка! Не простую молодицу ты видишь предъ собою, а самое Мать-Сыру-Землю.
Испугалась Опанасова жинка, отступила было… но бабье сердце взяло верхъ надъ разумомъ.
— А мн-то какое дло? — вскричала она со зломъ, — хоть бы ты и въ правду была Мать-Сыра-Земля? Не я къ теб, а ты ко мн пришла, незваная, непрошенная, да еще меня, хозяйку, съ мста сгоняешь! Ступай прочь! Я здсь пани, а тебя мы не знаемъ и знать не хотимъ!
И столкнула Мать-Сыру-Землю съ перваго мста. Посмотрла на нее Мать-Сыра-Земля глубокими,
— Неразумная ты, кичливая баба! не умла ты почтить меня у себя, такъ я же по-своему почту тебя въ своемъ дому, и не вырваться теб изъ моихъ рукъ во вчные вки!
Бросилась Опанасова жинка бжать, — не тутъ-то было: ноги — какъ приросли. Смотритъ она вокругъ себя мутными отъ страха очами: ни церкви, ни народа. И вдаль, и вширь тянется зеленая равнина; кулики перелетаютъ съ одной торфяной кочки на другую; небо срое, да кислое — точно на Литв. Глянула баба на себя: ноги погрузли по колно въ мягкое болото, срая кора ползетъ отъ земли вверхъ по блому тлу… доползла уже до пояса… Еще немножко, — и будетъ Опанасова жинка не баба, а дерево: то самое, изъ какого она воскресила въ невдомомъ краю свою деревню.
Взмолилась бдная баба:
— Мать-Сыра-Земля, прости: не губи меня безумную!
И снова пророкоталъ желзный голосъ:
— Не я тебя гублю — губитъ тебя похвальба твоя! Не хвалиться бы теб своими дтьми, взятыми изъ ветлы, не была бы теперь сама ветлою.
И одла срая, серебристая кора Опанасову жинку: тло стало стволомъ, ноги — корнями, поднятыя къ небу, руки — двумя толстыми вилками, — волосы, что въ предсмертный часъ дыбомъ стали, — тысячью молодыхъ побговъ. Вмсто бабы, поникла надъ болотомъ сдая, раскидистая ветла.
Отъ той ветлы и пошли вётлы по всему Божьему міру; сколько дтей было у Опанасовой жинки, столько и деревьевъ родилось отъ того дерева; и, какъ легко Опанасова жинка передлывала ветлы въ людей, такъ же легко принимаются всюду ветловые побги.
Воткни осенью въ землю на берегу става [9] или у криницы ветловый кіекъ: онъ зазеленетъ къ весн. Годъ, другой, третій, — глядь, надъ твоимъ тихимъ ставомъ, уже наклонилась круглымъ шатромъ красивая, развсистая ветла. Наклонилась, стоитъ, какъ изъ серебра вылитая, и, трепетно шумя подъ втромъ своею блдно-зеленою, съ просдью, листвой, словно поминаетъ далеко прошлое, плачется на свою горе-горькую судьбу.
9
Прудъ; криница — колодезь.
1907