Ветры Катраза

Лорд Джеффри

Этот день он провел, бродя, словно сомнамбула, по пляжу. Сведения, которыми напичкал его компьютер, всплывали в памяти, стоило только коснуться определенной темы, раздела или отрасли знания. Видимо, все это богатство, — которое он теперь носил в голове, надо было еще привести в движение и надлежащим образом освоить — иначе оно оставалось лежащим втуне капиталом. Вскоре Блейд выяснил, что такое освоение лучше производить в состоянии легкого транса или самогипноза, основам которого он обучился на Востоке, не то в Гонконге, не то в Сингапуре.

Для первого эксперимента он выбрал почти неведомую ему науку энтомологию — тот ее раздел, который посвящен бабочкам. Совершенно бесполезные и абсолютно безопасные сведения, решил он, устроившись у большого валуна

и разглядывая сверкающую пол закатным солнцем поверхность океана. Яркие блики помогли ему быстро войти в транс, вынырнув из коего Блейд знал о бабочках все. Чешуекрылые или лепидоптера, шестой отряд двенадцатого надотряда общей классификации насекомых… Бражники: алекто, винный, вьюнковый, глазастый, дубовый, липовый, молочайный, олеандровый, Прозерпина, сиреневый, сосновый… Пестрянки: зеленая, ложная, медвянцевая… Павлиноглазки, серпокрылки, шелкопряды, брамеи, волнянки, совки и обыкновенная платяная моль. Он мог изобразить рисунки их крыльев, помнил размеры, знал повадки, ареалы распространения, излюбленную пищу и массу прочих подробностей. Конечно, недостаток практики не позволял Блейду считать себя профессионалом; но если бы он попал в компанию ненормальных, коллекционирующих этих прелестных насекомых, то вполне сумел бы поддержать разговор.

Он посмотрел на палочку, торчавшую рядом из песка — ее тень удлинилась едва заметно. Значит, он освоил науку о бабочках (в первом приближении, конечно) минут за пять-шесть. Теперь стоило выбрать что-нибудь более забавное, но тоже достаточно безопасное. С этой точки зрения ни математика, ни физика, ни химия и прочие науки Блейда не привлекали, возможно, они были вполне безопасными, но уж никак не забавными. Его весьма интересовал тот раздел этнографии, в котором описывались брачные обычаи разных народов, но после знакомства с ними наверняка пришлось бы опять наведаться к пруду с «лотосами забвения». Равным образом отпадала лирика зажигательная бессмертной Сапфо, сочинения Лукиана из Самосаты и индийские эротические трактаты: забавно, но в его холостом положении отнюдь не безопасно.

Наконец, покопавшись в разделе латинского языка, Блейд с ужасным произношением пробормотал: «Beatae plane aures, quae non vocem foris sonantem, sed intus auscultant veritatem docentem» (что значило: «Истинно блаженны уши, внимающие не голосу, звучащему на площадях, но голосу, в тиши учащему истине»). Затем он обратился к истории религиозных доктрин, к дзен-буддизму, надеясь с его помощью обуздать дьявола плоти.

На этот раз он погрузился в транс на четверть часа, а очнувшись еще некоторое время сидел неподвижно, с закрытыми глазами, впитывая и переваривая основы учения. Сантана, поток сознательной жизни, скользил мимо него, распадаясь на комбинации дхарм; разум, застывший в безграничном пространстве шуньяты — Великой Пустоты — оценивал и взвешивал карму ничтожного двуногого существа, некоего Ричарда Блейда, великого грешника, богохульника и святотатца. Наконец, божественное просветление позволило сделать вывод: сей двуногий может быть прощен великим Буддой, если три раза воплотится в низшие существа — червя, шелудивого пса и павиана. Только очистившись подобным образом, он снова будет достоин принять облик человеческий. Глубоко вздохнув, Блейд вышел из нирваны и поднял веки.

Он встал и шагнул к шалашу, стараясь не раздавить крошечных крабоподобных тварей, суетившихся около полуобглоданных костей кролика; мысль о том, что он может причинить вред чему-либо живому, приводила его в ужас. Он с отвращением посмотрел на лук, копье и томагавки — жуткие орудия убийства, чудовищные предметы, предназначенные для уничтожения существ с теплой кровью, которые, возможно, носили в себе души людские, готовые пробудиться к сознательному существованию в следующем цикле бесконечных перевоплощений. Выдернув пучок травы из своей постели, Блейд обернул им эти страшные вещи и, стараясь не касаться их руками, отнес к морю и выбросил в воду. Затем он лег спать — без ужина.

На следующий день он с самого утра отправился на кроличью

поляну. Скрестив ноги, он сел в позе лотоса на опушке и приступил к медитации. Он пытался достучаться в души этих зверьков, дабы испросить у них прощения за множество загубленных жизней их собратьев, нашедших конец в его желудке; он сознавал свой великий грех и вину. Столь же отчетливо он понимал и собственную глупость, и весь нелепый комизм положения — но сделать ничего не мог. Казалось, доктрины буддизма пропитали его плоть и кровь, словно инфекция, охватившая еще недавно здоровый организм; возможно, он мог излечиться, но на это требовалось время. Его сознание как будто разделилось на два потока: один, новый, сильный и мощный, не ведал понятий насилия, убийства и зла; другой, скудный и чахлый, покачивал в своих струях мерзкую душонку прежнего Ричарда Блейда, шпиона, развратника и убийцы. Тот, старый Ричард Блейд, понимал все и вопил от ужаса за непреодолимым барьером религиозных и нравственных запретов; он проклинал Лейтона и его дьявольскую машину. Будду, Христа, Магомета и весь род человеческий. Просветленный же Ричард Блейд с сострадательной усмешкой наблюдал за этими корчами грешника, прощая его богохульство. Наконец он вознес молитву Высшим Силам о здравии благородного лорда Лейтона, чьи старания раскрыли перед ним ворота истины, поднялся и вошел в лес.

Он ходил туда и обратно не менее двадцати раз, завалив кроличью поляну отменными свежими фруктами — то было его покаяние. Зверьки устроили свалку около ананасов, которые, видимо, доставались им нечасто. Блейд сходил к шалашу за корзиной, обтряс пару деревьев, подбросил ушастым лакомых плодов и лег спать. В этот день он съел только пару апельсинов.

Ночью ему снилось, что он возродился к жизни в теле монстра, помеси павиана, шелудивого пса и гигантского, отвратительного розового червя. Он терпеливо искупал свои грехи, пребывая в этом мерзком создании, пока оно не издохло; и Высшая Сила подала знак, что довольна его смирением — так что теперь он может возродиться в более пристойном обличье.

Наутро Ричард Блейд пробудился в своем собственном теле, усмотрев в этом знак Высшей Милости. Он чувствовал, что груз его грехов стал несколько легче и, прекратив добровольный пост, съел несколько дисковидных бананов. Затем повторил бдение у кроличьей поляны.

Через несколько дней он едва таскал ноги, ибо фруктовая диета отнюдь не способствовала крепости тела. Возможно, он обошелся бы без мяса и не потерял силы, если бы буддийские святые ниспослали ему хлеб, сахар, молоко, масло (конечно — растительное!) и кашу; но Будда и его верные слуги остались на Земле и, видимо, лишь слабая эманация их разумов доносилась в этот мир Измерении Икс.

Однако в мировоззрении Блейда произошли некоторые сдвиги. Старый греховодник Ричард Блейд и вновь народившийся просветленный послушник сообразили, что их тело может погибнуть, и пришли к определенному соглашению. Теперь, пожалуй, они даже отведали бы мяса, коль без него гибла слабая человеческая плоть, но Блейд старый не мог преодолеть отвращения Блейда нового к насилию. А на острове Коривалл еще не существовало ни ресторанов, ни закусочных.

Наконец оба Блейда решили прибегнуть к самому крайнему средству — «лотосу забвения». Существовала вероятность, что этот слабый наркотик поможет расшатать барьер моральных запретов, после чего пара-другая кроликов согласится пожертвовать свою плоть и кровь ради спасения человеческой жизни.

План, однако, с треском провалился. Вместо полетов в небесной синеве или ожидаемого пробуждения кровожадных инстинктов, Блейда замучили кошмары. Ему мнилось, что перекаченные из компьютерной памяти знания начинают распирать его голову; она росла, надувалась, словно воздушный шар, тело же съеживалось, усыхало, пока не превратилось в жалкий придаток чудовищного, обтянутого кожей черепа. Он пришел в себя только к утру и заковылял на пляж, то проклиная, то благословляя лорда Лейтона. В любом случае, чем бы не завершился этот спор двух его сущностей, ясно было одно: каникулы не удались.