Ветвь оливы

Космолинская Вера Петровна

— Папа! — Линор помахала рукой, в которой сжимала листок.

Отец дружелюбно кивнул, не сдерживая шага.

— Постарайтесь поскорее восстановить систему! Я сейчас подойду.

— Письмо сейчас у них, — сказал я.

— Я догадался, что это за бумажка, и робота тоже увидел, — заметил он невозмутимо и в упор посмотрел на ближайшую капсулу, в которой покоился Линн — на большое, пластиковое, замкнутое со всех сторон яйцо с прозрачной верхней половинкой-колпаком.

— Ab ovo, — пробормотал он еле слышно себе в усы.

— Что? — переспросил я, не уверенный, что расслышал верно. — Ab ovo [2] ? —

Он имел в виду только форму капсулы или просил рассказать все с самого начала? Но мне показалось, эти слова были обращены не ко мне, а если и ко мне, то риторически, как некая констатация.

— Именно, — ответил он. — Римляне могут оказаться правы. Именно с этого может все и начаться, — он с неуловимой, почти дружелюбной насмешкой кивнул на капсулу.

— Значит, ты думаешь, что это всерьез может что-то значить? Ты знаешь, что это возможно и знаешь его возможности? Ты ведь знаешь его дольше всех!

2

С яйца (лат.), обычно употребляется в значении — «с самого начала».

Он пожал плечами.

— Рано или поздно это могло случиться. Даже вы догадывались. Вы соблюдали правила и были осторожны. Зачем-то. Только привыкли, что все безопасней, чем кажется. Хотя, сделать что-то опасное в нашем деле, надо конечно постараться. Случайно не сделаешь. По счастью.

Он отвернулся и двинулся к терминалу.

— Что у нас с компьютером?

Антея радостно вскрикнула и я почувствовал что-то похожее на облегчение.

— Получилось открыть! Линн перекрыл доступ своим паролем, но я же их все знаю, только переставил символы… — Антея резко замолчала.

Вот сразу и ответ. Никто никого не подставлял. Он сделал это сам.

— Открыть-то мы его открыли, — мрачно сказала Линор. — Но внутри тут просто жертва Потрошителя без грима. Он стер почти всю память. Но мы попробуем что-нибудь восстановить.

— Если бы он сразу удалил все, он бы и отправиться никуда не сумел, — заметил я. И вдруг отметил, что говорим мы только об одном человеке. Нейта никто не принимал всерьез. По крайней мере как злодея. Среди нас он был новичком, самым обычным жизнерадостным парнем, которому все было интересно и не больше.

— У меня вопрос, — сказал Фризиан. — Если они все еще тут, почему бы нам не отключить им жизнеобеспечение?

— Не поможет, — сказал я.

— Да я как-то и не собирался им помогать, — мрачновато заметил Фризиан.

— Нам не поможет, — уточнил отец.

— А тебе лишь бы кого убить, — пробормотал Гамлет, поглядывая на Фризиана, по обыкновению косо.

— Может, нам пригодилась бы лишняя электроэнергия, — пожал плечами Фризиан. — Им-то она уже не нужна. Сами отказались.

— Антея, — окликнул отец, — пожалуй, нам понадобится, чтобы ты переустановила для них таймеры, когда у нас хоть что-то заработает. Чтобы они вернулись позже нас.

Антея сосредоточенно кивнула.

Какое-то время они с Линор, тихо переговариваясь, перебирали в четыре руки клавиши, пытались расшевелить чувствительные панели, и наконец экран ожил, но во всех его квадратах, напоминающих фасеточный глаз стрекозы, мельтешило что-то несусветное.

Отец, вдруг уловив нечто среди этого мелькания, протянул руку к одному из квадратов,

и тот будто распускающийся цветок расцвел в воздухе голографическим изображением кроваво-красного мерцающего шара.

— Что это за жуть? — тревожно спросил Гамлет.

— Детектор парадокса. Большинство из вас, наверное, и не знало, что он для чего-то существует. Это очень старая программа.

— И что это означает?

— Это означает, что мы потеряли доступ в большую часть обычно доступного нам прошлого. И продолжаем терять еще оставшиеся связи.

— То есть, механизм переноса полностью выведен из строя…

— Боюсь, что хуже, — мягко сказал отец. — Это наше с вами прошлое выведено из строя. Когда-то о такой опасности задумывались серьезней, чем сейчас. Наши обычные операции, что бы мы ни делали, это меньше чем булавочные уколы, тут же затягивающиеся. Но если внести в нарушение план и последовательность, не умножить, а ограничить вероятности развития… то, сделать это крайне сложно, и все-таки опасность существует.

— Но как?!.. — пораженно спросил Гамлет.

— Тебе не кажется логичным, — вкрадчиво заметил Фризиан, что если вероятно все, то в какой-то степени вероятно и это?

Гамлет молча отчаянно помотал головой.

— Увы, — сказал отец, — вера здесь ничего не решает.

— Пока эта возможность существовала только гипотетически, в теории, — угрюмо пробормотал Олаф. — А теперь, выходит, что и нашей практики уже… э… не существует?

— Ну разумеется, не совсем. Мы же с вами еще разговариваем, значит, какие-то шансы у нас еще есть. Паниковать не стоит.

Олаф подтянулся, фанфаронски выпятил грудь и щелкнул каблуками.

— Какая паника? Зря мы тут, что ли, почти военный объект?!

— Правильная позиция, — одобрил отец.

А смотрится траурно, — подумал я. Мундиры-то у нас черные, хорошо еще, без «адамовых голов», как случалось с таким цветом в далеком прошлом. И ведь наверняка этот цвет был выбран когда-то не из пустого пижонства и не ради ложной скромности обычных ученых крыс. В какой-то мере, это всегда было завуалированным предостережением. Хотя, о чем это я? Это же всего лишь самый распространенный цвет в пространстве. Цвет пустоты, и это только подчеркивают наши значки золотых спиралей — то ли раскручивающаяся по спирали история, то ли просто галактика, схлопывающаяся в Черную дыру.

— Если бы еще не это проклятое буферное время… — проворчала Линор.

Буферное время — это полная невозможность попасть в недавнее прошлое. Для механизма переноса это просто установочное время — «продолженное настоящее», темпоральная стартовая площадка, несмотря на точность, с какой всегда работали наши таймеры возврата. Таким защищенным «настоящим» являются последние лет пятьдесят. Это как-то связано с тем, что невозможно попасть именно в «собственное» прошлое, а смежные потоки в это время проходят, не то чтобы фактически, а для самой нашей техники, очень близко. Более дальние она не захватывает, «собирая в пучок» именно эти, зато и проникновение в более ранние времена становится, благодаря этому, «прицельней», или это уже не было бы никаким перемещением «во времени» — просто бесконтрольным блужданием в вероятностях, с минимальной возможностью возвращения. К тому же, неким образом, механизм использует это время для накопления энергии, потому оно является «мертвой зоной». И еще одной преградой опасностям и путанице.