Ветвь оливы
Шрифт:
— Браво! — услышал я авторитетный снисходительно-одобрительный возглас вездесущего Фьери и кругом засмеялись. Это для гасконца было уже слишком.
— Негодяй! — выкрикнул он оскорбленно. — Значит, думаешь, я оставлю это безнаказанным?!.. — и как я того и ожидал, наконец ринулся вперед, чаша его печалей и терпения была переполнена.
Но пострадала от этого наскока одна лишь его коленная чашечка. Я увернулся и слегка подсек ему ногу. Возможно, это были не совсем оправданные и благородные действия, но, в конце концов, я тоже был рассержен и не собирался ни под кого подлаживаться.
Лигоньяж
— Поднимайтесь, — велел я безжалостно.
Лигоньяж перекатился на бок и молча воззрился на меня. Однако тут же вскочил, похоже, до странности собравшись и взяв себя в руки. Он и сам понял, что эмоции ему тут не помогут. И я с интересом, отстраненно, отметил, что он может быть куда опасней чем кажется. И может быть, не стоило бы относиться к нему как к клиническому идиоту. Впрочем, так уж вышло, что я все же мог себе это позволить.
— Прошу вас, продолжим, — приглашающе позвал я.
Лигоньяж размеренно и на удивление спокойно снова атаковал. Из чего я заключил, что не так уж он и горюет из-за того, что рапира у меня деревянная. Это и впрямь было любопытно. Как и то, что он, будто, не очень-то старался. Что можно было бы объяснить и тем, что ему зазорно проявлять чрезмерную серьезность, раз я ему в ней отказываю. Или тем, что он пытался еще крепче усыпить мою бдительность.
Стоп… — подумал я. — Да ведь это, кажется, уже запущенная глухая паранойя. Я побывал когда-то в сознаниях очень многих людей, все вариации их мыслей наложили свой отпечаток на мое мышление. Но теперь — это что-то вроде взрыва? Приступа? Я перестаю воспринимать предметы такими, какие они есть, они становятся абстрактными, такими, какими только могли бы быть, теряют конкретность. Сколько в этом от естественного стечения обстоятельств, а сколько от искусственности моего состояния? — от физической потери адекватности и чуткости до психической? Или я зря этого боюсь и на самом деле все оправданно?.. По крайней мере, неуверенность лишь все ухудшает, и я начинаю еще меньше обращать внимание на реальность.
Я позволил ему сделать выпад мимо, описал небольшой пируэт, оказавшись сзади, и окликнул, предлагая развернуться, что он и сделал, даже не раздражаясь по пустякам. Странно все же… Неужели, на поверку, мы оба оказались такими хладнокровными расчетливыми тварями?
Как бы то ни было, гасконец снова нападал, задумчиво и выжидающе. И погасить мерцающий у меня в голове сигнал тревоги я не мог.
Следующим шагом я выбил у него рапиру. И разумеется, любезно посторонился. Лигоньяж терпеливо ее поднял, не обращая внимания на царящее кругом оживление.
Это чертовски настораживало. Будет ли странным, если в итоге таких насмешек у него вдруг действительно что-то получится? И можно ли будет его при этом в чем-то обвинить?
Выходит, он рассчитывает на такое мое насмешничество. И на то, что оно, по-видимому, будет долгим? Пока я не устану?
И что оно будет безопасным для него? Он ведь верно заметил, что его труп для меня крайне нежелателен. И это правда, как бы то ни было. Даже если правда и то, что мой труп ему ни в чем не поможет, если только не считать его самолюбия.
Но долго это не продлится.
Я дождался новой атаки, уклонился и,
— Довольно, закончим на этом игру, — сказал я холодно, с нажимом.
— Игру? — прохрипел Лигоньяж, бледнея. Я не совсем уловил, было ли больше в его голосе гнева или облегчения и затаенного злорадства. На лбу его выступили капельки пота. Значит, он все-таки опасался, что все может оказаться не игрой. И тем не менее, настаивал?
Я сделал шаг ближе, не надавливая на острие, но гасконец попятился. Еще не уверенный в том, что я делаю, я рванулся вперед и схватил его за шиворот. Ощущение от чего-то под тканью было жестким. Впрочем, все эти детали костюма, и с китовым усом, и с проволокой, и просто плотно прошитые, в любом случае были бы жесткими. Но глаза Лигоньяжа вдруг раскрылись в таком испуге, что, прекратив сомневаться, я ухватил его за воротник и резко сорвал его, потом дернул за ворот колета, под изумленные возгласы, и увидел то, что уже и ожидал увидеть. На солнце под колетом Лигоньяжа блеснула кольчуга. Вот и еще одна причина «вдумчивости» его движений. Гасконцу было тяжеловато, и пот с него катился по самой элементарной причине.
— Разумеется. Вам повезло, что это была игра.
Лигоньяж чуть презрительно скривился и снова было задрал нос, в очередной раз убеждаясь в своей священной неприкосновенности.
— Потому что мы в походе, — продолжил я. — В походе дуэли запрещены. И тот, кто ищет удовлетворения, тот его не получит. Тот, кто намеренно затеет ссору, будет расстрелян. По моему приказу. Это ясно? — Мне ответила потрясенная гробовая тишина.
— Вы этого не сделаете! — тихо прохрипел Лигоньяж.
— Посмотрите мне в глаза, Шарль, и сами решите, сделаю, или нет, — так же тихо ответил я.
Он посмотрел мне в глаза и отчего-то отчетливо содрогнулся. Отведя взгляд, он принялся лихорадочно оглядываться и трясти головой.
— Нет, вы этого не сделаете… Он же этого не сделает, верно?! — его голос немного окреп. Вопрос он задавал подошедшим ближе Каррико и Фонтажу.
— Сделает, — безмятежно-равнодушным голосом ответил Фонтаж. — А вы, кстати, никогда не читали «Сказание о Дракуле воеводе»?..
Сомневаюсь, чтобы Лигоньяж его читал, но снова экспрессивно дернулся. Я и сам изумился, в какой момент Фонтаж решил продемонстрировать свой интерес к Восточной Европе, по крайней мере, более восточной, чем та, в которой мы находились.
— Сделает. Как Бог свят, — прибавил Каррико мрачновато, еще ссылаясь на недавние свои шутки, но тон его был уже не шутлив, а предостерегающ, возможно, даже с ноткой христианского сочувствия.
Не сводя с гасконца взгляда, я взял его рапиру за клинок и протянул ему, эфесом вперед.
— Вложите ее в ножны, — приказал я.
Рука Лигоньяжа дрожала, будто он пытался изо всех сил удержать ее, но что-то неуклонно ею двигало, следуя приказу. Медленно, неловко, со скрипом, с огромным усилием, он вложил в ножны свой клинок. И только после этого что-то его отпустило, дав перевести дыхание: