Ветви. Четвертая книга стихов.

Булич Вера Сергеевна

«Во сне я часто поднимаюсь в гору…»

Во сне я часто поднимаюсь в гору, По круче, вверх, цепляясь и скользя… С трудом ищу надежную опору, И выбрать путь иной нельзя. Нельзя откладывать на завтра тяжесть, Быть может, завтра даст ее вдвойне. Всё нужно преодолевать — и даже Мучительный подъем во сне. 1950

«Тяжко начало дня…»

Тяжко начало дня. Мутный ноябрь в окне. Желтые точки огня В черной стене. Все мы встаем в темноте, Все мы бредем в слепоте. Будем искать мечту, Есть

ли она или нет. Нужно войти в темноту. Нужно выйти на свет. Не возражай, не перечь, Стоит ли свеч… Трудностей много в пути, Счастье дается не всем. Надо свой путь пройти, Только зачем? Замысел знать не дано. Тускло светлеет окно… 1950

«Зеркальный вечер лежит на водах…»

Зеркальный вечер лежит на водах, На дымно-розовых облаках. По глади стеклянных вечерних вод Отраженный поезд идет. Другой по рельсам грохочет над ним. Там люди сидят с багажом своим, И в будущий день из былой колеи Перевозят надежды свои. Колеса стучат, и дети кричат, Плывет над насыпью угольный чад. И право на будущий подвиг и грех Проверяет кондуктор у всех. А поезд-призрак бесшумен и пуст, В нём воспоминаний невидимый груз. Идет он в потерянную страну, За черту, в мечту, в глубину. Мне с шумным поездом не по пути, Того, что мне дорого, в нём не найти. Но тихо войду я, как входят в сон, В отраженный последний вагон. 1950

«Войти в тот дом, которого уж нет…»

Войти в тот дом, которого уж нет (Восходят в пустоту крыльца ступени). Войти, переступив порог-запрет. В тот дом, где обитают тени. Взять за руку того, кто был живым, И ощутить горячее запястье, Войти, войти сквозь слезы и сквозь дым В свое утраченное счастье. Я вижу дом родной…Но это бред, Ведь дом сгорел, к нему дороги нет. А это ветер, тот что мы любили, Напомнив образы минувших лет, Цветы качает на могиле… 1951

«Иссохшим деревом стою…»

Иссохшим деревом стою С кривыми черными ветвями. Дупло рассекло плоть мою, Подточен корень мой червями. Среди поющих не пою, Среди горящих не горю И леденею под ветрами. Я с черной птицей говорю: — Покинь дупло, лети, мой ворон, Туда, где воздух сжат и черен, Где туча спит и копит мощь — Огонь и ветер, гром и дождь, Вернись ко мне с живой водою, Чтобы с поющими мне петь, Или же с огненной стрелою, Чтобы с горящими сгореть 1951

В автобусе

Воскресный день тревожил и томил неугомонным ласточкиным криком, горячим солнцем. пустотою улиц и неба праздничною синевой. На площади томился автобус. И солнце, запертое в нём, лежало тяжелыми и пыльными пластами на кожаной обивке, на полу и на коленях пассажиров. Пахло бензином сладковатым, душной пылью, Нагретой кожей кресел и — в мечтах — прохладными цветами полевыми. Вспугнув гулявших мирно голубей, взревел мотор и, сотрясая недра, поплыл тяжелый автобус-ковчег, вместив в себя и чистых и нечистых. И было в нём спасенье для иных, спасенье от душевного разлада, сорокадневного потопа будней и паутинной комнатной тоски. А пригород бежал ему навстречу домами, огородами, столбами. поспешно полосующими небо прозрачными рядами проводов, где голоса неслышно, окрыленно скользили в голубеющий простор, оставив тело в будке телефонной, ведя

под небом тайный разговор. В окно мелькнуло: дом, деревья, люди. Один из них, прижав ружье к плечу, застыл в сосредоточенном упоре: он целится в невидимую цель. И все вокруг него окаменели под гнетом длительного ожиданья, в молчаньи заколдованном стоят, как нарисованные на картине. И напряженье мне передалось, мгновенным и необъяснимым током пронизав тело. Затаив дыханье, в тревоге нарастающей я жду — — Сейчас раздастся громкий. резкий выстрел, как разрешенье страшной немоты, и распадется на куски картина, и всё придет в движенье. Автобус, качнув на повороте, мчится дальше, мелькают палисадники, дома… Напрасно напрягаю слух. не слышно ни выстрела, ни эха. Странной мукой всё так же сковано всё тело. Пыль, с дороги поднятая, бьется в окна… …И кажется, что мы летим в тумане, вращаются колеса в пустоте, и никогда мы не достигнем цели, обречены на вечное скитанье в самих себе, в плену и в немоте, с беззвучным голосом в тяжелом теле. Среди чужих, случайный пассажир томясь безвыходной судьбе в угоду, я жду, когда откроется мне мир, когда я выйду на свободу. 1938–1951

Памяти друга

Это всё? — Конечно, до гроба. —

Это жизнь? — А что же, она. —

Значит, это лишь так, для пробы,

Значит, будет еще одна.

К. Гершельман

Он слишком рано от нас ушел. Легла между нами граница. Остался на свете: письменный стол, Недописанная страница. Остались тетради за много лет. Те мысли, что в нём горели. Еще один замолчал поэт, Замолчал, не дойдя до цели. Я в памяти строки его берегу Про жизнь, что была никакая. Звучит его голос на том берегу: — Будет вторая. 1952

«Летний вечер в городе…»

Летний вечер в городе, когда закат заслонен домами. В комнате — душные сумерки, а в небе розовые облака. О как прекрасен вечер в полях На широкой открытой земле!.. 1952

Жизнь продолжается

Черные ветки на голубом. Утренним солнцем зажженный дом. Холодно, очень холодно мне. А все-таки дело идет к весне. Будет весна с горячим лучом, Будет весна с гремящим ручьем, С листиком узким — резные края — Настанет весна. Моя, не моя? Если мне даже не будет дано Выглянуть утром весенним в окно, Будет весна для глаз не моих, Для многих, для разных, для глаз живых. …Птицы поют на кудрявых ветвях, Дети играют в зеленых садах. Жизнь продолжается, жизнь жива! От этого легче. Хоть это слова. 1954

«Спросят в конце дороги…»

Спросят в конце дороги: — Что же ты в жизни нашла? — В быстрой пытливой тревоге Переберу все дела, Пересмотрю все итоги. Утренний воздух свежий, Полдня звенящий зной Вечер на побережьи, Ветер смятенный ночной — Всё это было со мной. Всё обаянье, томленье — розовые облака — Жажда без утоленья, Сила без примененья… Вот, опустилась рука. Знаю, даются недаром Острые шрамы судьбой. Знаю, что после удара Надо встать над собой Раненою, но прямой. Выше подняться, и снова Выше по круче идти. Выше и даже без зова Голоса неземного. Так до конца пути. 1953