Везет как рыжей

Логунова Елена Ивановна

– И я тоже очень рад, – сказал Петр Петрович Быков, с неподдельной любовью глядя на кота, целеустремленно карабкающегося по его брючине к вожделенному пойлу.

Я с ненавистью посмотрела на котолюба, но словам его вполне поверила: физиономия Петра Петровича лучилась искренней радостью. Мне-то уже безо всяких усилий хотелось плакать: столько стараний приложили, чтобы угрохать кота, и все напрасно! Опять в рабство! Да, и откуда, хотела бы я знать, взялась эта тохообразная живность?!

– Ирка! Открывай! –

я барабанила в ворота ногой, потому что руки были заняты свертком.

– Что случилось-то? – Хмурая Ирка впустила меня во двор, и я сразу проследовала в дом.

– Слушай, что это у тебя за баррикады? – притормозила я на пороге.

Просторный холл Иркиного дома был превращен в лабиринт: помещение загромождали крупногабаритные картонные коробки с иностранными надписями на боках и вальяжно раскинувшиеся, словно тюлени на лежбище, большие мешки, размашисто исчерканные буквами кириллицы. Четыре года назад аккурат из такого мешка мы с Иркой вытащили ее нынешнего супруга – в обнаженном виде и бессознательном состоянии…

– Знаешь, эти мешки напоминают мне о Моржике, – улыбнувшись своим воспоминаниям, заметила я.

– Правильно напоминают, – ворчливо ответила Ирка. – Это он фуру с товаром прислал. Сам, зараза, там сидит, а я тут одна мешки ворочаю!

– Разве это голландские мешки? – удивилась я. – Вид у них совершенно отечественный!

– Содержимое тоже, – сказала Ирка. – Наши семена, российские. Лук, редис, свекла.

– Картошка, морковка, редиска, горох, петрушка и свекла, ох! – процитировала я детский стишок.

– Именно что «ох!», – кивнула Ирка, со стоном потирая поясницу. – Голландцы, видишь, свое добро культурно в коробки складывают, а наши валят в мешки без счету. Как же я это все оптовику или фермеру отдам? Приходится сидеть и пересчитывать.

Только теперь я заметила за бруствером из серых мешков карликовую скамеечку, а рядом внушительных размеров курган, насыпанный из маленьких цветных пакетиков.

– Может, ты мне поможешь? – попросила Ирка. – Разберешь со мной мешочек-другой?

– Да, кстати, о мешках, – вовремя вспомнила я, хитро уйдя от ответа. – Вот, это тебе!

Я вытряхнула из матерчатого свертка Лже-Тоху.

Зверь недовольно вякнул, принюхался, с подозрением покосился на ближайший мешок и безошибочно зашагал по коридору в сторону кошачьих апартаментов. Смышленый!

– Мать честная, – удивилась Ирка. – А это еще кто?

– Понятия не имею, – ворчливо отозвалась я. – Приходим мы утром домой, а там это сидит.

– Это в доме сидело? – уточнила Ирка.

– Сидела, – поправила я. – Как выяснилось, это кошка.

Кошка осторожно ступила на Тохину территорию. Моего кота все еще не было видно. Я ожидала его появления с интересом: любопытно сравнить, насколько звери похожи.

– А как ее зовут? – поинтересовалась Ирка.

Я пожала плечами.

– Понятия не имею, нас никто не знакомил.

– Ага, – глубокомысленно сказала Ирка. – А откуда она взялась?

– Чего ты прицепилась? –

вспылила я. – Почем я знаю? Говорю тебе, она уже сидела в квартире, когда мы пришли!

Ирка присела, рассматривая подкидыша.

– Страшно похожа на Тоху.

– Только мельче, – заметила я.

– Еще бы, – съязвила Ирка. – Ее-то, наверное, не кормили красной икрой!

– Очень даже кормили, – поправила я.

– Да ну? И ее кормили? Да вы настоящие филантропы! – искренне восхитилась Ирка. – Послушай, а можно мне сделать заявку? В следующей жизни я хочу быть вашим котом!

Я тяжело присела на ближайший мешок.

– Это не мы филантропы, это Быков, чтоб его перевернуло и шлепнуло! – пожаловалась я. – Представляешь, не успели мы обнаружить эту левую кису, как объявился мил человек Петр Петрович! Пришел, сердобольный такой, посочувствовать нам по поводу кончины Тохи и уж так обрадовался, что он жив-здоров!

– Ты же говоришь, что это кошка? – удивилась Ирка.

– Точно, кошка. Только мы это слишком поздно выяснили, когда Быков уже ушел. И вообще он никак не хотел верить нам, что это совершенно чужое животное. Так что волей-неволей пришлось играть в возвращение живых мертвецов, лить слезы счастья и холить и лелеять самозванку по полной программе: с красной икрой и куриным филе.

– Понятно, – сказала Ирка с таким же интересом, как и я, отслеживая появление в комнате Тохи. – А когда инспектор ушел, вы, стало быть, и этого зверя решили укокошить?

– Ага, для ровного счета, – кивнула я и сделала большие жалобные глаза. – Ириш! Ты не подержишь у себя обоих? Зверьки воспитанные, тебя не обременят, будут развлекать друг друга – глядишь, со временем сложится новая ячейка кошачьего общества? Будь человеком, а?

– На неделю, не больше, – твердо сказала Ирка. – Скоро Моржик приедет, мне не до твоего зверинца будет.

– На неделю так на неделю. – Я вскочила с мешка и ретировалась во двор, пока она не передумала.

Из кошачьей комнаты доносились эмоциональные звериные вопли.

Утром я позвонила Быкову и дрожащим от напряжения голосом сообщила, что кота у нас больше нет. Нет, он не ушел гулять. Нет, и не потерялся. Помер он, помер, помер!

– Погодите, не кричите, пожалуйста, объясните толком, – каким-то бесцветным голосом отозвался Петр Петрович. Должно быть, он тоже устал от перипетий с нашими кошачьими.

Объяснить что-либо толком я никак не могла. Кое-как изложила наскоро придуманную, но не лишенную убедительности версию очередной гибели несчастного животного: в новой редакции злополучный кот попал под поезд. Под какой? Если вам это так интересно, под скорый поезд Адлер – Москва, конкретно под третий вагон. К чему такая конкретика? А к тому, что всего в составе было восемнадцать вагонов, больших и тяжелых, все они, кроме, естественно, первых двух, прокатились по коту, и ничего от него не осталось! Вот просто ничегошеньки! Кроме светлой памяти, конечно…