Вежливые люди императора

Харников Александр Петрович

С утра пораньше мы начинали наводить на корабле порядок – мыть и скрести палубу увесистым пористым камнем, называемом за свою форму «Библией». После – завтрак, чаще всего это была жидкая и склизкая овсянка, или «шотландский кофе» – так мы называли высушенный и обожженный кусок хлеба, разваренный в кипятке, в который иногда добавляли немного сахара.

Потом начинались корабельные работы. Мы начищали пушки, драили медяшки, тренировали ставить и спускать паруса, обтягивали снасти. По воскресеньям корабельный священник служил на палубе обедню, на которую боцманы

с ужасными проклятиями и богохульствами сгоняли команду.

Матросов держали в строгости, за малейшую провинность нас пороли плеткой. Офицеры не только наказывали, но и всячески унижали матросов, обзывая их скотами, ублюдками и другими мерзкими словами. Особенно свирепствовали юные мичманы, которым порой было всего-то двенадцать-тринадцать лет от роду. Этим молокососам доставляло удовольствие издеваться над взрослыми матросами, например, ни с того ни с сего дать пинка насквозь просоленному матросу первого класса, зная, что тот не может достойно ответить на побои и оскорбления.

Один из таких мичманов, тринадцатилетний Гарри Смит, за что-то невзлюбил Билли. Он всячески унижал и оскорблял моего друга. И вот однажды Билли не выдержал и ответил сопляку, назвав его женой старшего офицера. Вся команда знала, что старший офицер Джереми Гопкинс и Гарри Смит состоят в содомской связи. Но говорить об этом вслух никто не рисковал. А Билли посмел. Мичман тут же нажаловался своему покровителю, и моего друга выдрали плетьми так, что он чуть было не помер. Две недели он спал только на животе – вся его спина превратилась в одну кровоточащую рану.

И тогда Билли решился на побег. Он ничего не сказал мне об этом, боясь, что я убегу вместе с ним. И тем самым он во второй раз спас меня от смерти…

Через три месяца мы зашли в голландский Хаарлем, и Билли сбежал с фрегата. Но голландцы поймали его и выдали командиру нашего корабля, после чего, в назидание другим, Билли повесили на рее. Труп бедняги провисел несколько дней, а потом его выбросили в море, привязав к ногам пушечное ядро. Я молча смотрел на казнь своего друга, по щекам моим текли слезы, но я ничего не мог поделать. Одно я знаю точно – если мне удастся выбраться живым из ада, именуемого королевским флотом, то я отомщу этому молокососу и содомиту Гарри Смиту и всем прочим мучителям Билли за его смерть.

А сам я решил тоже бежать с корабля, причем как можно быстрее. Но сделать это следовало с умом. Более того, нужно вести себя так, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Тем не менее и меня пороли раз семь, в большинстве случаев, по моему мнению, безвинно. Только кого интересовало мое мнение… Впрочем, и остальным матросам регулярно доставалось от боцмана и офицеров.

Год назад мы зашли в прусский Мемель. Как я слышал, пруссаки ведут себя по отношению к англичанам далеко не столь услужливо, как голландцы, и редко выдают беглецов. Но тем не менее исключить этого было нельзя, тем более что в таких случаях британцы за поимку беглеца обещают немалую награду. Так что если и бежать, то надо сделать все, чтобы не попасться в руки этим душегубам-англичанам.

Я

был на хорошем счету у командования нашего фрегата, и потому мне в Мемеле было дозволено сойти на берег. Никто не знал, что я неплохо говорю на данцигском диалекте немецкого, который не так уж сильно отличается от мемельского. В портовом кабачке я услышал, как какой-то матрос рассказывал другому, что его корабль на следующее утро уходит в русский Санкт-Петербург, и что у них на борту не хватает матросов. Обычно моряки, отпущенные на берег погулять, возвращаются на корабль лишь на следующий день, так что, подумал я, когда меня хватятся, то я уже буду в море.

Узнав про мой немалый опыт, меня без особых разговоров взяли на прусский торговый корабль, предупредив, однако, что если нас остановят англичане, то им меня выдадут. Но нам повезло – мы дошли до Петербурга без каких-либо проблем.

Город мне очень понравился – он был даже красивее, чем Чарльстон, и я решил попробовать в нем остаться. Ведь в море я рисковал попасть в лапы проклятых англичан. Меня практически сразу же взяли на работу на верфи. Что-что, а чинить корабли я умел, а науку их строить постиг очень быстро – и я начал уже готовиться к экзамену на тиммермана – старшего плотника.

Трудился я на строительстве 74-пушечного корабля «Селафаил» под руководством корабельного мастера Ивана Амосова. Все бы хорошо, разве что зима в России оказалась очень суровой.

И теперь я решил сделать все, чтобы не допустить убийство императора моей новой родины, тем более людьми, связанными с англичанами. Но к кому обратиться? К мастеру на верфи? Так он меня попросту засмеет. К стражникам, которые охраняли Михайловский дворец? В лучшем случае они меня тоже засмеют, в худшем – те, к кому я обращусь, сами окажутся замешанными в заговор. В Тайную экспедицию? Боюсь, меня могут заподозрить в чем-нибудь преступном, как иностранца. К кому же мне обратиться?

Я остановился перед подъемным мостом через небольшую речку, которую русские называли Мойкой. Неожиданно путь мне преградили двое людей в странной пятнистой одежде, которая вряд ли была военной формой. Но в руках у них было оружие, причем мне абсолютно незнакомое, совсем не похожее на обычные мушкеты. И я услышал слова, сказанные по-русски:

– Стой, ты кто такой?!

Ночь с 1 на 2 (13 на 14) марта 1801 года.

Санкт-Петербург. Дом у Полицейского моста.

Граф Петр Алексеевич Пален,

военный губернатор Санкт-Петербурга

Петер Людвиг фон дер Пален – такое имя он получил при рождении – не спал, хотя было уже далеко за полночь. Он вообще в последнее время мало спал – заговор уже вызрел, и сил в распоряжении Палена было вполне достаточно для того, чтобы свергнуть с престола и прикончить этого курносого шута, который возомнил, что он и в самом деле настоящий правитель огромной и дикой Московии.