Везунчик
Шрифт:
– Есть там старший лесничий местного лесхоза Кулешов Корней Гаврилович. Вот он знает всю округу как свои пять пальцев.
– Хорошо. А где его семья? – спросил Вернер.
– Под Пинском. Со всеми партизанскими семьями, – доложил Антон.
– Сам лично выводил его жену с двумя детишками.
– Возраст детей? – не отставал с расспросами комендант.
– Девчушка лет десять-двенадцать, а сынишка – годом старше ее, – обстоятельно поведал Щербич.
Из штаба возвращались вместе с ротным.
– Как думаешь, зачем Гансам эта семья, Иван Николаевич?
– Что ж
– Все ясно как божий день. Сейчас привезут детишек, жену отправят к партизанам, чтобы сказала мужу, что если не станешь проводить партизан через топи – сын и дочурка останутся живы. А если нет, то не договорил, развел руками Белов.
– Понятно. Хитро, – восхищенно промолвил Антон.
И вдруг до него дошло – представил себя на месте дядьки Корнея, и холодом обдало душу, застучало в висках, даже остановился.
– Постой, постой, Иван Николаевич! – ухватил за рукав, повернул к себе, стараясь заглянуть в глаза. – А детишки-то причем?
– Притом, Антон Степанович, притом! – командир выдернул руку, направился в сторону казарм. – Война это, война. Не до соплей.
– Да как же так? – Антон замер на месте, с недоумением смотрел вслед уходящему ротному. – Как же так? Причем здесь ребенок?
Выходит, и его Кирюшку могут вот так на обмен пустить? Скажут, или явка с повинной, или…. Но нет, нет, – стал успокаивать себя Щербич. – Только не это. Коммунисты не такие, это факт. Они не пойдут на это, нет, не пойдут. Как же такую кроху можно спрашивать за отца? Нет, только не это! Да и Фекла причем? Так, сожительница. Даже не расписаны, не венчаны. Что с нее спросишь? Должны учесть. Что они, дураки в НКВД сидят? Не понимают, что ли? И потом, сын за отца не отвечает – не он же придумал это выражение, а большевики. Вот то-то и оно!
Весь вечер Антон только и думал, так это о семье. Как она будет после его исчезновения? То нагонял на себя страхи, то успокаивался, старался рассуждать здраво.
На следующий день подняли по тревоге ближе к вечеру, выдали по две гранаты, несколько обойм с патронами к винтовке, сухой паек на три дня. Значит, настал черед и роте полицаев идти на партизан.
Загрузились в крытые грузовики, покидали райцентр почти в сумерках. К ночи добрались до Вишенок, спешились, и уже походным маршем выдвинулись в сторону Руни. Шли почти всю ночь по просекам, выдвигались на исходный рубеж.
Занимали позиции такой же роты только с соседнего района. Меняли ее. Слева и справа располагались немцы.
Окапываться не стали, да и где в лесу выроешь окоп? Тем более – завтра прочесывать лес цепью. Об этом поведали сменщики. Они больше двух недель до этого гонялись по лесам за партизанами. Говорили, что особых кровопролитных боев не было – так, мелкие стычки, все больше авиация и артиллерия утюжили лесной массив. Однако, среди них было четверо погибших, и раненых человек одиннадцать.
Антон сделал для себя вывод, что в любом случае на рожон лесть не следует.
То ли дремал, то ли бодрствовал, прислонившись к дереву. Хотя и лето, а в лесу все же зябко, тепло быстро покидает тело, холодок закрадывается
Позавтракали сухим пайком, и сразу же последовала команда на прочесывание леса.
Солнце только-только успело приподнять пелену тумана, начала понемногу рассеивать его, как где-то на правом фланге завязалась перестрелка. Судя по всему – немцы наткнулись на партизан или на их засады. Об этих засадах и заминированных участках говорили на сегодняшнем построении.
Все это всплыло в памяти Антона вот сейчас, когда шел в цепи, чутко вслушиваясь в перестрелку, внимательно осматривал стоящие перед ним деревья и кустарники. Слева от него продвигался Петька Мухин: так и не отстает от Антона! Щербич даже стал привыкать к его присутствию, и когда не обнаруживал парнишку рядом с собой, непроизвольно начинал его разыскивать.
Справа расталкивал кусты и матерился командир взвода пятидесятилетний Макар Егорович Булах, полицай из районного центра. Идейный, из обиженных, – как определил его для себя Антон. Из раскулаченных. Как-то в курилке рассказывал и про десятины земли, мельницу, батраков.
Лес редел, все чаще стали попадаться кустарники, молодые заросли березняка, ельника, впереди маячил огромный просвет между деревьями. Стрельба на правом фланге вроде и не стихала, а, напротив, были слышны и взрыва гранат. Щербич даже не увидел, а, быстрее, почувствовал, как мешком осунулся на землю взводный, и только после этого услышал сначала один, а потом и целую череду выстрелов прямо перед собой с той стороны поляны. Мгновенно упал, откатился за сломанную лещину, вжался в землю, вскинул винтовку и несколько раз выстрелил в ту сторону. Противника не видел, стрелял быстрее для острастки, для самоуспокоения, для очистки совести.
Повернул голову вправо – Булах корчился на земле, стонал, прижимая руки к животу. Слева – Петька за сосенкой испуганно смотрел в сторону партизан, забыв, что и у него есть оружие.
Стрельба усиливалась, рота залегла, стала отстреливаться.
– Эй, вояка! – окликнул его Щербич. – Быстро к взводному. Он ранен. Посмотри – может, нужна помощь!
В ответ побледневший Мухин затряс головой и еще сильнее втиснулся в землю.
– Твою гробину мать! – выругался в сердцах Антон, перехватил винтовку за ремень у ствола, пополз к Макару Егоровичу. – Вояка хренов!
Тот лежал, скорчившись, не отнимая рук от живота, рядом валялась винтовка.
– Куда ранен, дядя Макар? – присел за дерево, пытаясь осмотреть рану командира.
– Жжет, огнем жжет в животе, Антоша, – стонал взводный. – Смерть моя приходит, смертушка, – лицо взводного бледнело с каждой секундой, стали видны синие прожилки на щеках, изо рта пошла кровь.
– Погоди, может, спасти можно, к врачам надо, – повернул его лицом вверх, отвел руки от живота, расстегнул одежду. – Погоди, погоди, – успокаивал раненого. – Не все потеряно, выживешь, дядя Макар.